Континентальная блокада вызывала растущее недовольство среди союзников Наполеона. Александр I совершенно в ней разочаровался и в последний день 1811 года формально вышел из системы блокады. В последующие месяцы император аннексировал герцогство Ольденбургское на северной границе Голландии (его наследник был женат на сестре Александра I). Война между Францией и Россией была теперь неизбежна, хотя Меттерних, который предвидел ее еще в январе 1811 года, доложил императору Франции, что у русских нет даже отдаленных шансов на успех. В том же месяце, когда французские войска вступили в Ольденбург, другая императорская армия двинулась в шведскую Померанию, тем самым завершив отчуждение шведов.
Фуше предостерегал против войны на два фронта. «Сир, как мне кажется, испанская кампания развивается для нас не слишком удачно, чтобы мы могли одновременно сражаться по ту сторону Пиренеев и по ту сторону Немана». Наполеон презрительно отвечал: «Мне потребуется 800 тысяч солдат, и они у меня есть. Я могу потянуть за собой всю Европу, в эти дни я смотрю на Европу как на потрепанную шлюху, которая обязана ублажать меня, коль я имею такую армию. Должен существовать только один закон, один суд и одна денежная система для всей Европы. Все европейские нации должны слиться в одну нацию, а Париж должен стать столицей всего мира». И добавил: «Ну что я могу поделать, если мое могущество увлекает меня в мир диктаторства?»
Оглядываясь назад на те дни, когда наполеоновская легенда захватила воображение французов, Шатобриан напоминал людям, какова в действительности была империя: «Они забыли, что у каждого были основания скорбить о победах, забыли, как в театре малейший враждебный намек на Бонапарта, избежавший внимания цензоров, восторженно приветствовался публикой, забыли, что простонародье, двор, генералы, министры и приближенные самого Наполеона устали от его побед, устали от игры, которая всегда выигрывалась, а затем начиналась сначала, устали от существования, которое следовало ставить на карту каждое утро, потому что уже было невозможно остановиться».
Однако сам император упивался радостями второго брака и рождением сына. Его не заботило, что между Марией-Луизой и бонапартовским кланом отношения оставались натянутыми. «Мадам мать», судя по всему, не доверяла снохе, хотя та каждую неделю наносила визиты свекрови в Отель де Бриенн. Летиция старалась не вспоминать о ней, а если и обращалась, то только по необходимости. Императрица была проницательней Жозефины и достаточно умна, чтобы изображать полагающееся уважение. Подобно Наполеону, весь бонапартовский клан испытывал при виде габсбургской эрцгерцогини нечто вроде священного трепета. Мария-Луиза сказала Меттерниху: «Я не боюсь Наполеона, хотя начинаю подозревать, что он побаивается меня».
