уточнить насчет бюстиков, кто там поименно. Глебов пообещал, думая про себя: вот вздор! Кретинизм высшей марки. Чего они хотят из этих бюстиков выжать? Дела у них, значит, неважнец, если на такое «фуфло» кидаются. «Фуфло» – словечко Паши Дембо, из игроцкого, бегового жаргона, означавшее – пустышка, чепуха. Ширейко вдруг жестким голосом: «Хочу с вами поспорить, Викентий Владимирович. Нужно не
ради хохмы, а ради истины, чтобы узнать, каковы истинные кумиры. Тут не праздное любопытство, а реальное дело». И Друзяев, зав учебной частью, почему-то затормошился, заерзал перед аспирантом: «Нет, нет! Конечно, Юрий Северьяныч! Я полностью разделяю…»
Глебов пугался, слушая, и одновременно его разбирал смех. Кумиры! С важностью говорят о ерунде. Да с них пыль двадцать лет не смахивали, с кумиров этих. Торчат там, на верхотуре, и понять нельзя, кто есть кто. Ну ладно, если так интересуетесь, он узнает.
Потом было чаепитие у Ганчука. Старик легким голосом спросил: верно ли сказали в ректорате, будто он, Глебов, хочет менять руководителя диплома?
– Что-что? – переспросила Юлия Михайловна в изумлении. – Дима хочет менять руководителя диплома? То есть тебя? Это замечательно! – Она засмеялась.
– Меня это тоже развеселило.
– Главное, он удачно выбрал время.
– Да, время выбрано – лучше нельзя. Кстати, в субботу или в воскресенье появится статья Ширейко – ты его не знаешь, это наш аспирант, проходимец – под названием «Беспринципность как принцип». Мои люди мне сообщили. Целый подвал.
– О ком это? – Юлия Михайловна с выражением ужаса на лице прикрыла ладонью рот.
– Ну, не только обо мне, но я там главная фигура. Ферзь! Фигура, конечно же, дутая и, что особенно отвратительно, беспринципная.
– Ой… – стонала Юлия Михайловна.
Соня, побелев, смотрела пожирающим взором на Глебова, а Глебов застыл, не мог ни двинуться, ни вымолвить слово.
– Не знаю подробностей, ведь я не читал. Там что-то насчет неизжитого меньшевизма, что меня удивило, потому что я как раз всю жизнь с меньшевизмом боролся. Тут вышла неувязочка. Надо было хоть чуть-чуть поинтересоваться моей биографией. Но в общем и целом…
– Почему вы молчите, Дима? – вскрикнула Юлия Михайловна и стукнула ладошкой по столу.
– Я не знаю… Пусть Соня скажет… – пробормотал Глебов, вставая из-за стола. Он ушел в Сонину комнату, почти убежал.
Сони не было долго. Он ходил по комнате из угла в угол, от одной этажерки до другой, нещадно курил, клял себя за то, что не объяснился с Ганчуком загодя, и злобствовал против Друзяева. Эту пакость – преждевременно объявить ничего не подозревавшему Ганчуку – те сделали нарочно. Чтоб его, Глебова, подтолкнуть к решению и заодно разорвать его отношения с Ганчуком. А что, если шиш? Упереться, ухватиться за что-то? На каком основании? Кто дал право?
