Жители Сливена и Котела не могли прийти в себя от столь неожиданного поворота дел. К Стойко Поповичу без конца шли люди, тревожась за судьбу капитана Мамарчева:
— Что ж теперь с ним будет? Сколько его могут продержать под арестом?
Наконец они решили написать генералу Дибичу послание, поведать в нем о тяжкой участи болгар, просить о помиловании капитана.
Это историческое письмо было написано в доме Стойко Поповича достославным и просвещенным котленцем Анастасием Беровичем.
Усевшись по-турецки на рогожке, он спрашивал, очиняя гусиное перо:
— Как ты считаешь, Стойко, по-гречески следует писать или по-болгарски?
Стойко задумался.
— А по-твоему, как должно быть, хаджи Анастасий?
— Я бы написал по-гречески! Сразу схватит суть дела… Надо, чтоб все было сказано мудро, веско…
— Да, но поймет ли его генерал Дибич?
— У него ведь толмачи имеются! — важно заметил Берович. — Они ему и переведут… Греческий язык в подобных случаях более годится.
Стойко все еще колебался. Он чувствовал, что тут что-то не вяжется — болгары, а пишут по-гречески. О какой же свободе они толкуют? О какой независимости? Тоже мне болгары, родного языка стыдятся!
И Стойко Попович твердо сказал:
— Надо писать только по-болгарски, хаджи Анастасий, церковнославянскими буквами… Чтоб, когда посмотрит, генерал сказал: «Наши люди — и говорят по-нашенски, и пишут!»
Берович почесал пером в затылке.
— Ты, пожалуй, прав, Стойко; только я не очень-то владею церковнославянским письмом и боюсь наделать ошибок. Пусть уж лучше я напишу по-гречески, поскольку этот язык мне ближе и понятней. А генерал Дибич пускай найдет себе толмачей, чтоб они ему перевели.
— Ну, коли так — твоя воля!
И Стойко Попович начал сочинять письмо:
Милостивому государю Дибичу, военачальнику русских войск и прочее.
Мы, единородные и единоверные Ваши братья, бедные болгары, с тех пор как попали под тяжкое турецкое иго, сколько мы, несчастные, выстрадали и страдаем каждодневно, того не описать за много дней и во множестве книг…
Хаджи Анастасии строчил своим красивым почерком, а Стойко Попович смотрел перед собой в одну точку и, пока скрипело гусиное перо на белой бумаге, обдумывал следующие фразы:
Сообщаем Вашему сиятельству, что мы лишены всякой возможности исповедовать нашу пречистую веру, строить новые церкви и даже чинить старые…
— Маленько помедленней, а то я не поспеваю за тобой, — сказал Берович, макая гусиное перо в чернильницу и дописывая последнее слово.
