— Базилика-ди-Санта-Мария-Новелла! — громко говорит Мурка и делает широкий жест, приглашая полюбоваться на расположенную неподалеку церковь. — Зайдем на секунду по старой памяти. Все-таки Брунеллески.
— Только не это! — вырывается у меня. — Только не Брунеллески! Мура, держи себя в руках!
— Не бойся, — невозмутимо отвечает Мура. — Никаких альпийских горок.
— Американских, — машинально поправляю я.
Но Муре это все равно. Она не знает, что американскими бывают горки, а альпийскими — дворики. Она имеет в виду, что альпинизмом мы больше заниматься не будем и ни на какой купол не полезем.
— Великолепная фреска «Распятие» работы небезызвестного вам Брунеллески расположена в капелле Гонди слева от алтаря, — произносит она скрипучим экскурсоводским голосом. — Увидев ее впервые, Донателло так поразился, что уронил яйца.
Мышка испуганно вскрикивает и поступает точно так же, как Донателло. Она роняет чемодан.
— Как? Оба? — шепчет она, прижимая ладошки ко рту.
— Все! — отрезает Мурка.
Мышка смотрит на нее глазами, полными слез.
— Бедняжка! — бормочет она и готовится плакать.
— Не плачь, Мышь, — говорю я. — Не все так страшно. Яйца были не его. Он нес их с рынка. Видит — церковь, дай, думает, зайду. Зашел, а там Брунеллески. Вот он и уронил корзину. Яички упали и разбились. А ты, Мура, думай, прежде чем говорить. Все-таки среди нас дети.
И мы идем на поезд.
Вы знаете, я терпеть не могу поездов. Есть люди, которых хлебом не корми, дай поездить. В поезде они чувствуют себя как дома. Тут же вступают в тактильный и лексический контакт с попутчиками, досаждая ни в чем не повинным гражданам подробностями своей личной жизни. Причем от граждан требуют взаимной откровенности. И закладываются на верхнюю полку и начинают громко храпеть, распространяя по купе запах прелых носков. И вступают в оральный контакт с вареными яйцами и холодной курой. Причем от яиц и куры требуют полной самоотдачи. А ведь подавиться яйцом вообще очень просто. Особенно в поезде. Когда зубы стучат в такт колесам, резиновая яичная плоть, похожая на набалдашник от костыля, особенно плотно застревает в глотке. Это как на болоте. Чем больше скачешь, тем глубже влипаешь. Я, например, была свидетелем того, как на перегоне Тверь — Чухлома один очень тихий паренек по имени Павлуша наделал много шума, подавившись яйцом и чуть не отдав концы без всякого на то разрешения начальника состава. Пришлось со всего маху стукнуть его по спине. Павлуша икнул в последний раз, кусок яйца вылетел на волю, немножко повисел в воздухе и плавно опустился в стакан к Ивану Никодимычу, нашему соседу по купе, который в это время как раз планировал попить чайку.
