БАС: И худшим в их теориях считалось сострадание к ближнему. Ах, как удобно! Ты ласкаешь в тёплой квартире знаменитую писательницу, которая сделала тебя своим избранником, вознесла до себя, и можешь не думать о своей жене, одиноко бродящей по холодным улицам, клянущей себя за то, что согласилась на извращённую четырёхугольную комбинацию. Ни о муже писательницы, заливающем в каком-то баре своё горе джином и виски. Полтора года Барбара жила в мучительной депрессии и однажды не выдержала: в одиннадцать вечера позвонила в квартиру О'Конноров, где любовники тешились друг другом, и взмолилась о разрешении придти — просто поговорить, отвести душу. "Да как ты смеешь! — вскричала сивилла. — Ты думаешь только о себе! Я для тебя что? Невидима, не существую? Я ни у кого не прошу помощи! Тебе подавай только то, что ты, ты хочешь! И думать не смей являться сюда!".
ТЕНОР: Многие замечали, что главной защитной реакцией на боль у Айн Рэнд оказывался гнев. Но мало было прогневаться на виноватого. Нужно было ещё доказать, что он своим поступком или словами нарушил законы разума и морали. Барбаре объясняли, что она просто впала в грех эмоционализма и теперь расплачивается за него. Если Натан неосторожно выражал тревогу по поводу состояния жены, реакцией опять был гнев: "Как ты смеешь беспокоиться о Барбаре, когда ты со мной?!"
БАС: Не явилось ли заслуженным наказанием то, что и сама Айн Рэнд впала в тяжелейшую депрессию после завершения и опубликования своего гигантского труда? Столько лет она неслась, как мощный паровоз, к заветной цели и вдруг оказалась как бы на запасных путях. Ни шестизначные цифры продаж романа, ни восторженные письма читателей, ни гонорары не могли вырвать её из болота тоски. Натану она говорила, что он — единственная нить, ещё связывающая её с жизнью.
ТЕНОР: Не могло это быть связано с какими-то политическими событиями тех лет?
БАС: Конечно, в 1959 году на Кубе воцарился Кастро. Рука ненавистной Москвы придвинулась вдруг вплотную. Но никто из мемуаристов не упоминает связи этого события с состоянием Айн Рэнд. В романе "Атлант расправил плечи" её фантазия создала страшную картину наступления социализма в Америке. Можно сказать, что роман стоит в ряду таких антиутопий, как "Мы" Замятина, "О, дивный новый мир" Хаксли, "1984" Орвелла, "451>о по Фаренгейту" Брэдбери. Но вообще-то её политические взгляды не отличались богатством оттенков, не шли дальше противостояния коммунизму. Исходя из этого, она поддерживала сенатора Маккарти, осуждала Эйзенхауэра за его покладистость в переговорах с маршалом Жуковым, а Джона Кеннеди вообще объявляла новым Гитлером. Однако в маленьком королевстве сторонников, выстроенным ею вокруг себя, никто не смел спорить с ней. Любое инакомыслие изгонялось так же свирепо, как в России под Сталиным. "Со мной нельзя быть нейтральным, — объясняла она. — Если ты не за меня, значит — против".
