Дежурная вязальщица подняла на него усталый, укоризненный взгляд и оказала:
— Будьте как дома. Я имею в виду — закройте за собой дверь, как вы это делаете дома.
Пристыженный Сережа пошел закрывать и вернулся на цыпочках, чтобы не мешать двум вагоностроителям, игравшим в шашки. Один думал над ходом, второй поднял голову и строго высматривал, когда тут еще чего-нибудь нарушат.
— Как я мечтаю о человеке, который войдет однажды и сам закроет за собой дверь, — сказала вязальщица. Думавший вагоностроитель сделал ход, и теперь они поменялись ролями — второй думал, а этот следил за Сережей. Видимо, думать за несколько ходов вперед, то есть еще и за партнера, казалось им совершенно бессмысленным.
— Видите ли, — шепотом начал Сережа, — у нас идет репетиция, и в пьесе этого нет, так что мы не могли подготовить заранее, а в процессе возникла такая необходимость, то есть можно было бы что-нибудь другое, любое занятие для двоих, но что же именно? Карты и вино, вы сами понимаете, нельзя, пинг-понг слишком громко, будет отвлекать от основного действия, так что вот, как это ни банально, мы решили…
— У вас есть какой-нибудь документ? — перебила его вязальщица. В ее голосе было столько усталости и презрения к многословным посетителям, что Сережа как подстегнутый бросился хлопать себя по карманам и нашел-таки какой-то старинный пропуск или билет с фотографией внутри и двумя замызганными печатями.
— Как я мечтаю о людях, которые не станут заместо документа рассказывать свою биографию, — сказала женщина. Она протянула ему коробку с шахматами и вдруг в последний момент отдернула руку. — Боже мой, да он же просрочен! — воскликнула она, всматриваясь в пропуск. — Вы хотели меня обмануть!
Вагоностроители оставили игру и привстали, готовые схватить всякого, задумавшего убежать. Вязальщица сидела откинувшись, изображая не то полуобморок, не то предельное омерзение, скрещенные спицы в ее руке сверкали и топорщились, как оружие. Вконец уничтоженный Сережа выворачивал наизнанку все карманы, нет ли там еще чего-нибудь, надежного и непросроченного. Он уже почти верил в свою преступность и торопился только объяснить, втолковать им всем про народный театр и поручение Салевича, что, мол, не для себя же — для важного общественного дела, которое не может ждать и вообще-то требует от каждого и даже от них посильного участия и поддержки. Расслышав про общественное дело, женщина начала понемногу отходить и вставляла уже презрительные, недоверчивые вопросы вроде «откуда вы такие быстрые?», «а кто пустил!», «а Марья Сергеевна знает?», но вдруг будто спохватилась (как я могла такое забыть!) и воскликнула:
