Народному театру в Доме культуры было отведено два основных помещения — небольшой зрительный зал на сотню мест и тот бывший балетный танцкласс, в котором сохранились поручни вдоль стен и остаток высокого зеркала. Все, что происходило в этом танцклассе и особенно в маленькой комнате за ним, заваленной неизвестными ящиками и тюками, было покрыто строжайшей тайной, никто из посторонних, даже директор, не допускался туда ни под каким видом, и, уходя, Салевич обязательно запирал все двери собственными ключами. (За это пожарная охрана почитала его своим злейшим врагом и, если что, грозила отдать под суд при первом же удобном пожаре.) Но и сами участники труппы, входившие туда для занятий, казалось, тоже мало разбирались, зачем все это проделывается и какова конечная цель. Что-то там готовилось, но что именно, знал, пожалуй, один Салевич. Расспрашивать и говорить на эту тему считалось неприличным, и Сережа, нарвавшись несколько раз на уклончивые ответы или просто на усмешки, оставил свои расспросы и поддался тому духу заговорщичества и полного доверия руководителю, которым была заражена вся труппа, Его еще несколько раз брали на похожие «проверки»; кроме доставания револьвера теперь пробовали новую — мужчина отнимает у женщины горящую свечу, но таким образом, чтобы не погасить, и потом поджигает раскрытую книгу. Иногда это кончалось ожогами и черными дырами на рубашках. Опять были напряженные лица зрителей, кто-то сидел с секундомером, и Рудаков неизвестно за что благодарил Сережу, а остальные многозначительно помалкивали. Похоже было, что Салевич, приоткрывая перед каждым разные кусочки своего непонятного замысла, умело сеял некую рознь и соперничество — вот ты знаешь нечто, ты посвящен больше, чем он, и, уж конечно, не станешь делиться с ним своим знанием — пусть заслужит сам, если сумеет. Такая метода сильно способствовала сохранению тайны, тайна же явно была для Салевича чуть ли не главной заботой.
Но кроме этой скрытой и загадочной жизни, протекала и другая, обычная для любого самодеятельного театра, с читками и этюдами, с поздними репетициями в зрительном зале, с вечными опозданиями и болезнями актеров, с нехваткой костюмов, ссорами, обидами, со всеобщим высокомерием к профессионалам и с тайной мечтой проникнуть когда-нибудь в их число любыми путями. Сережа знал из рассказов, как это все начиналось прошлой весной и какая энергичная бестолковщина и сумбур определяли характер и дух всей затеи на первых порах.
