Так было во всей комнате.
Если где-нибудь в углу лежали кучей журналы и педагогические брошюры, так обязательно сбоку или сверху выглядывали гантели, теннисные ракетки и свешивались зеленые ремни с пряжками. Если кое-где по стене мелькали прибитые кнопками портреты великих писателей, то невдалеке глаза натыкались на диковинные сучки и корневища, лесная причудливость которых нигде не была подправлена, а только повернута самым выразительным образом. Даже на столе, этом бумажном оплоте и столице, посреди рассыпанных карточек и исписанных листов торчал из стаканчика охотничий нож и рядом с ним уключина. Все это было не то чтобы нарочно смешано и перепутано напоказ, но, скорее, с удовольствием не убиралось и не приводилось в порядок.
С самого начала Лариса Петровна была откровенно поражена всем, что относилось ко второму лицу комнаты, то есть к первобытно-спортивному. Войдя, она быстро перетрогала то, что лежало на виду, посмотрела на себя в зеркало через подводную маску, потом взялась придумывать названия сучкам и корневищам, хотя Герман Тимофеев возражал и настаивал на их чисто абстрактной и бессюжетной красоте. Пока он говорил о школьных трудностях и описывал, что ее там ждет в ближайшие годы, она слушала внимательно и вроде бы угомонилась, но только он кончил, машинально потянулась к столу, взяла из стаканчика уключину и принялась крутить ее и играть, перекатывая между ладоней.
— Да-да, вы говорили… Это интересно, — сказала она, вновь посмеиваясь на себя говорящую и преувеличенно сбиваясь. — Это мне понятно. И жутко тоже — ложь упрощения. Да, все очень точно. Но я еще думала… Ведь почему ложь, почему она не всегда… то есть кто же узнает? А если я сама, сама ничего не смыслю, то есть не чувствую сложности предмета, тогда что же? Уже не ложь? Уже заблуждение? Или нет, я говорю вздор. Получается польза невежества, даже необходимость — ха-ха. Верно? Это очень смешно. Но, кажется, логично? У меня всегда, если логично, то очень смешно. Однако что же делать? Учитель обязан, то есть нет, хорошо бы, чтоб он знал ненамного больше, чем ученики, или… Нет, не могу. Давайте дальше вы.
— Ого, вот вы как повернули, — начал с торжеством Герман Тимофеев, но в это время раздался стук в дверь, он крикнул с досадой «войдите», и дверь открылась.
Никто не вошел, но в коридоре стоял Сережа.
— Это правда? Можно войти? — спросил он недоверчиво, поправляя очки и вглядываясь в незнакомую женщину.
