— Миссис Мур! — услышал я голос горничной. — Такой ужасный шум, миссис Мур, могу ли я открыть дверь?
— Не можешь, — безжалостно и четко ответила ей моя бабушка. — Буди моего внука, Гарриет. Наверняка он опять забыл про какой-нибудь карточный долг!
Тут я услышал шаги по направлению к моей комнате и понял, что побудки не избежать. После отмены моей помолвки с мисс Джулией Пратт из Вашингтона я — уже два года как — поселился у своей бабушки, которая за это время приобрела устойчиво-скептический взгляд на мою манеру проводить свободное время. Я неоднократно пытался ей объяснить, что уголовный репортер «Нью-Йорк Таймс», каковым я имею честь являться, вынужден, помимо всего прочего, посещать множество районов и домов, славящихся дурной репутацией; то же самое касается неизбежного и малоприятного общения с весьма сомнительными персонами. Но бабушка моя слишком хорошо помнила светлую пору моей юности, чтобы принять на веру эти наивные оправдания. То, как я себя вел каждый вечер по возвращении домой, способствовало росту подозрений, лишний раз убеждая ее, что дело тут вовсе не в профессиональных обязанностях, а в личных пристрастиях, каждую ночь тянувших меня к танцзалам и карточным столам Филея[4] и, насколько я понял по реплике, адресованной Гарриет, сейчас наступал тот самый критический момент, в коий должна последовать демонстрация всех преимуществ трезвого образа жизни, ведомого человеком серьезных намерений. Я нырнул в черный китайский халат, пригладил короткие темные волосы и надменно распахнул дверь прямо перед носом служанки.
— А, Гарриет, — приветливо сказал я, держа одну руку за отворотом халата. — Нет никаких причин для беспокойства. Я тут просматривал кое-какие записи для статьи и случайно обнаружил, что часть необходимых материалов осталась в редакции. Полагаю, это явился посыльный.
— Джон! — возопила бабушка, после того как Гарриет в замешательстве остановилась. — Это ты?
— Нет, бабушка, — ответил я, мелкой рысью сбегая по лестнице, застланной пышным персидским ковром. — Это доктор Холмс.
Доктор Г. Г. Холмс был невыразимым садистом, мошенником и убийцей и в настоящий момент ожидал в Филадельфии справедливой виселицы[5]. По причинам, честно говоря, для меня совершенно необъяснимым, самым страшным кошмаром моей бабушки было вероятие того, что доктор Холмс вдруг вздумает каким-то чудом избежать своего свидания с палачом и невзначай отправиться в Нью-Йорк, с тем чтобы непременно ее, бабушку, навестить. Я задержался у двери в ее комнату и чмокнул старушку в щеку — что было встречено без тени улыбки, однако с явной благосклонностью.
