Мое душевное расстройство только усилилось, когда Теодор обернулся. В его внешности не было ничего необычного: дорогой, с легкой претензией на модность, костюм — такие же он носил в обычные дни: пенсне, что, подобно глазам, скрывавшимся за ним, было, пожалуй, слишком маленьким для такой большой, чуть ли не квадратной головы; широкие усы, нал которыми нависал не менее широкий нос. И, несмотря на это, что-то в его облике казалось слишком странным. И тут до меня дошло — рот. Зубы, всякий день щедро выставляемые напоказ, теперь прятались за плотно сжатыми губами, как будто что-то страшно рассердило его или, наоборот, повергло в смятение. Что-то сильно потрясло Рузвельта.
Смятение его возросло, когда он заметил меня:
— Какого… Мур? Разрази меня гром, что вы тут делаете?
— Я тоже рад вас видеть, Рузвельт, — вопреки собственной нервозности сказал я, протягивая руку.
— Нет, но какого… то есть, извините — конечно, мне очень приятно видеть вас, разумеется, приятно. Но кто вам сказал, что…
— Сказал что? Меня буквально силком привез сюда мальчишка Крайцлера. Согласно его приказам и без каких бы то ни было объяснений.
— Крайцлер… — пробормотал Теодор со столь несвойственным ему ошарашенным и даже отчасти напуганным видом. — Да, Крайцлер был здесь.
— Был? Вы имеете в виду, что он ушел?
— И еще до моего прибытия. Он оставил записку. И отчет. — Теодор показал мне листок бумаги, до сих пор прятавшийся в его левой руке. — По меньшей мере у нас есть предварительное заключение. Он оказался первым врачом, которого смогли найти. Хотя надежды все равно не было…
Я положил руку ему на плечо.
— Рузвельт. Что случилось?
— Осмелюсь заметить, комиссар, если по правде, я б тоже был не прочь это узнать, — с отталкивающим подобострастием добавил сержант Флинн. — Так уж выходит, что нам в Пятнадцатом редко удается выспаться, и чем быстрее я…
— Очень хорошо, — сказал Теодор, беря себя в руки. — Как у вас с желудками, джентльмены?
Я ничего не ответил, Флинн отпустил какую-то нелепую шутку насчет разнообразия отталкивающих зрелищ, встречавшихся ему в жизни, но Теодор не был расположен к шуткам. Он показал на выход к смотровой площадке. Детектив Коннор уступил нам дорогу, и Флинн первым устремился наружу.
Первой у меня в голове пронеслась мысль, что, несмотря на мою взвинченность, виде площадки открывается еще более необычный, чем из окон башни. На той стороне водной глади лежал Вильямсбург. Некогда мирный поселок, теперь же быстро превращавшийся в суетную часть метрополиса, — ему буквально через несколько месяцев официально предстояло влиться в ряды районов Большого Нью-Йорка. На юге все так же маячил Бруклинский мост, а где-то далеко на юго-западе должны были стоять новые башни Принтинг-Хаус-сквер — под нами же бурлили черные воды реки…
