С литературной стороны «Вольность» Радищева — это 540 тяжёлых уже для нашего восприятия строк, но без них не было бы 96 летящих строк
18-летнего Пушкина, написанных тем самым нашим современным литературным языком, которым мы и пользуемся до сих пор (даже те, хотят они или не хотят, кто вообще не читает книг). И пять русских императоров страшились открыть своим подданным эти, да и многие другие строки нашего Пушкина.
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Давно пора написать именно эти слова на знамёнах современных революционеров взамен «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Всё быстрее проезжаем мы теперь эту дорогу, почти без остановок, за несколько часов. А если объявляется «медленный» путешественник, приглядывающийся к местам на той же дороге, упомянутым Радищевым, с удивлением обнаруживает он, что не так уж многое изменилось с тех пор. Две столицы по-прежнему дружно «обескровливают» соединяющую их артерию. Как написал Евгений Евтушенко в своём комментарии в антологии «Поэт в России — больше, чем поэт», посвящённом Радищеву:
…И вновь скрежещущей старухою
средь «мерседесов» молодых
Кибитка эта катит, плюхая,
под ржанье призраков гнедых.
Всё та же боль от боли родины,
Всё тот же ситцевый рассвет.
Кибитка и Россия вроде бы
Всё те же.
Человека нет.
В заключение (или «в приложение») приведём отрывок из «Путешествия…» Радищева, в знак того, что вещь эта наполнена не только нарастающим к концу ужасом крепостничества, но и своеобразным чувством юмора. Итак, две страницы из середины радищевского «Путешествия…»:
«Не дивись, мой друг!» на свете всё колесом вертится.
«Любезный мой!
На сих днях совершился здесь брак между 78-летним молодцом и 62-летней молодкою. Причину толь престарелому спарению отгадать тебе трудненько, если оной не скажу. Распусти уши, мой друг, и услышишь. Госпожа Ш… — витязь в своем роде не последний, 62 лет, вдова с 25-летнего своего возраста. Была замужем за купцом, неудачно торговавшим; лицом смазлива; оставшись после мужа бедною сиротою и ведая о жестокосердии собратий своего мужа, не захотела прибегнуть к прошению надменной милостыни, но за благо рассудила кормиться своими трудами. Доколе красота юности водилась на ее лице, во всегдашней была работе и щедрую получала от охотников плату. Но сколь скоро приметила, что красота ее начинала увядать и любовные заботы уступили место скучливому одиночеству, то взялась она за ум и, не находя больше покупщиков на обветшалые свои прелести, начала торговать чужими, которые, если не всегда имели достоинство красоты, имели хотя достоинство новости. Сим способом нажив себе несколько тысяч, она с честию изъялась из презрительного общества сводень и начала в рост отдавать деньги, своим и чужим бесстыдством нажитые. По времени забыто прежнее ее ремесло; и бывшая сводня стала нужная в обществе мотов тварь. Прожив покойно до 62 лет, нелегкая надоумила ее собраться замуж. Все ее знакомые тому дивятся. Приятельница ее ближняя Н… приехала к ней. — Слух носится, душа моя, — говорит она поседелой невесте, — что ты собралась замуж. Мне кажется, солгано. Какой-нибудь насмешник выдумал сию басню.
