— Коэффициент трения «мю» между снегом и металлом очень мал, — неторопливо проговорила физичка, оглядывая учеников а поисках героя очередной поучительной истории, — Допустим, Саш катает свою возлюбленную… на саночках, — физичка очень эффектно выдержала паузу, выразительно взглянув сперва на Киру, а затем на Астерса, — Вот он и сейчас на неё смотрит, а надо бы — в учебник…
Кирочка не сумела перебороть любопытства и быстро глянула на Саша.
Он был красен как рябина на снегу, как заходящее солнце в морозный день, как помидор, как степной мак, как роза, как артериальная кровь, как кумачовый флаг революции… Нет. Он, пожалуй, был даже краснее, чем все известные красные и алые предметы на свете. Он был сама краснота, сама алость; другие, может, даже ничего и не заметили, но для Кирочки в тот момент не было на свете ничего ярче — багрянец этих щёк ослепил её, она не хотела больше смотреть, но он светил ей отовсюду, его сияние невозможным образом отражалось во всех предметах, в школьной доске, в листе тетради, в обложке учебника…
И жалко Саша Астерса стало до хруста пальцев, стиснутых под партой! Ведь теперь, может, и над ним тоже будут смеяться. Даже если это не правда… Кто-нибудь всё равно подцепит на язык новую остроту физички… Как же так!
Кире хотелось закрыть своими руками покрасневшее лицо Саша, спрятать его, чтобы никто не видел. Ей было стыдно его стыдом. И ни и на секунду она не подумала о том, чтобы обрадоваться, боязливо и тайно, как радуются обычно девчонки, обнаружив ненароком симпатию юноши. Кирочка чувствовала вину и досаду. Как только у проклятой физички повернулся язык уличить Саша! Он ведь здесь совершенно не при чём. И это она, Кирочка, всё придумала: и ресничных бабочек, и дерево с длинными щекочущими ветвями, и игру в дракончика Гордона…
Нетту перевели в другую школу. С углублённым изучением иностранных языков. Так решила её мама. И Кирочка снова осталась одна. Она какой-то особенной грустной любовью полюбила теперь небольшое кафе на бульваре Плачущих Тополей. Иногда после занятий она приходила туда, брала порцию мороженого, садилась к окну и подолгу глядела на тополя; серые, стрельчатые, они ровными рядами высились на бульваре, устремлялись вверх, так пронзительно, так остро — ах, несчастные тополя! — безнадёжно пытаясь достать небо, они вечно тосковали о нём.
Кира была способная девочка; даже не прилагая больших стараний к учению, в школе она успевала хорошо и всегда от чистого сердца жалела людей, лишённых подобной ученической смекалки — «ботаников», «зубрил», «заучек» — которые, просиживая за уроками дни и ночи напролёт, всё равно получали «тройки». В Кирочкином классе была одна такая девочка: очень спокойная, ювелирно аккуратная, старательная, но хронически неуспевающая. Звали её Дагма.
