. Да, теми самыми, что написаны у нас тут. Я надеялся научно разрешить для себя главные вопросы и помочь, таким образом, всему человечеству. А потом… двадцать лет пролетели так быстро. Чего же мы достигли? Крохи, истые крохи. Сколько же веков ещё нужно? А что, если права Дарима, и доказать мы ничего не сможем?»
Наконец, возмущение поля мыслеформ в сознании пошло по угасающей амплитуде; мысли, проще выражаясь, устали от своего беспокойного танца и, затухая, начали парковаться по ячейкам памяти. Твердеющим взором я нащупал холл нашего Института; расширенные зрачки постепенно сфокусировались на статуе Будды. И тут у меня непроизвольно, наверное, даже впервые в жизни, возникло горячее желание сложить руки в молитвенном жесте и прочитать какую-нибудь мантру несколько раз подряд. «Н-да, а религиозные позывы-то у людей обычно позднее приходят», — усмехнулся я про себя, а сам скорее вызвал по связи Дари и сказал что собираюсь домой. Голос у меня был прямо-таки сангвинический, и моя подруга это почувствовала. Мне нестерпимо захотелось её увидеть. Она знает. У неё это есть. Скорее, к ней!
Я набросил на плечи куртку и споро направился к выходу. Статуя Будды в холле безмолвно провожала меня. Она всё так же переливалась в проникающем извне свете — как во время моего пребывания перед ней, так и за двадцать, за тридцать и за все пятьдесят лет до того. Уличное освещение с переменной интенсивностью используется не потому что люди экономят энергию. Считается, что ритм светотени избывает тоску и создаёт ощущение пульсирующей жизни. Некоторым, говорят, помогает. Что ж… Я вышел на улицу и, ускоряя шаг, бодро направился в сторону дома. Вокруг кружили виманы, но лететь в этот вечер не было никакого желания. «Мантра называется „Мани“, — на ходу вспоминал я. — Мани». И повторил вслух: «Ом мани падме хум».
В воздухе мощными струями носились ароматы весны, распускались листья, жужжали пчёлы, земля повсюду одевалась в яркие зеленые одежды. Полуденное майское солнышко приятно припекало, будто приглашая сладко понежиться на травке под его ласковыми лучами, уже прогревающими дневную землю до вполне летней температуры. Но Наланда пришла сюда не загорать. В полном одиночестве лежала она в поле у небольшого озерца, обросшего по краям плакучими ивами. Тихо плескались его проточные воды, по которым то и дело пробегала золотая солнечная паутина, сотканная из мириад бликов. Вдали, на западе, виднелись крошечные отсюда домики — жилища поселенцев Внутреннего Мира.
