Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню, что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко и к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят,
не заменят мертвых никогда.
Кое-что я в жизни этой понял, — значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
но запомнил все, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней,
сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен к стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен, потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь, потому и видит глубоко.
Счастье — словно взгляд из самолета.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то — горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
слава богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки, потому что счастья не ищу.
Мне бы — только клевера сладинку на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку — все-таки совсем не умереть.
