свести знакомство с вольноотпущенниками Сеяна, с его рабами-привратниками почиталось великим счастьем! Что же, моя защита распространяется на всех без разбора? Никоим образом: пусть она имеет силу лишь в должных пределах. Козни против государства и умысел умертвить императора подлежат каре; но да будет нашим оправданием то, что дружбу с Сеяном и услуги ему мы прекратили, Цезарь, одновременно с тобой" — "
de amicitia et officiis idem finis et te, Caesar, et nos absolverit" (Tac. Ann., VI, 8).
Среди пострадавших в последний период правления Тиберия не мало было и деляторов, услугами которых принцепс и Сеян пользовались прежде: преемник Августа имел обыкновение отделываться таким образом от ставших ему ненужными людей (Tac. Ann., IV, 71). Наконец, многих погубила враждебность к ним новых фаворитов принцепса Макрона и Лакона.
Очевидно, что даже в том единственном случае, когда Тиберий действительно был вынужден защищаться, меры, принятые им для обеспечения собственной безопасности, нельзя расценить иначе, как неадекватные и неоправданные. Ради того, чтобы покарать нескольких заговорщиков, принцепс и его подручные развязали кампанию террора, в ходе которой пострадало множество ни в чем неповинных людей.[455]
Террор произвёл на современников Тиберия сильнейшее впечатление: годы его принципата запомнились римлянам бесчинствами доносчиков и страхом, отравлявшем жизнь даже самым богатым и знатным из граждан. Сенека Младший, молодость которого прошла при Тиберии, писал позднее, что в то время умение прятаться почитали за умение жить (Senec. Epist., LV, 3; De benef., 26; Suet. Calig., 30). Корнелий Тацит, имевший в своём распоряжении весь корпус не дошедших до нас источников (стихи, политические памфлеты, письма, исторические сочинения, в том числе и принадлежащие перу оппозиционных историков, многочисленные документы и т. д.) перенёс это впечатление на страницы своего труда, и Тиберий остался в памяти потомков тем, кем он и был на самом деле — основоположником традиции деспотизма, развитой впоследствии Калигулой и Нероном.
Годы после казни Сеяна стали самым мрачным периодом принципата Тиберия. Принцепс старел, подозрительность, и прежде свойственная ему, с возрастом развилась в своего рода манию. В своей подозрительности этот император под конец жизни дошёл до того, что с помощью астрологов и магов гадал о будущей судьбе внушавших ему опасения людей и казнил тех из них, кому гадатели предсказывали высшую власть (Dio, LVII, 19). Терзаемый страхами, которые усердно разжигал в нём Макрон, и посещавшими порой его душу угрызениями совести, Тиберий искал забвения в разврате (Tac. Ann., VI, 6; Suet. Tib., 43–45, 67).
