Ольга сказала:
— Ты хочешь моей тоски, ты недоволен? Что ж, я люблю тебя. Но уезжай. Я тебя понимаю… Мы оба ищем настоящей судьбы. Это — когда слушаешь музыку: есть что-то обязательное, возвышенное, единственное в жизни… Какая-то вечная мелодия. Где же она в наших поступках, в наших делах? И приходит пора, какое-то требование изнутри… Иначе не можешь жить! Хотя бы надо было ломать все, начинать по-другому… — В волнении Ольга то опережала Соустина, то замедляла шаг, пытаясь вырваться из его полуобъятий. — Я сегодня скверно говорю, перескакиваю… Я все время одна. Самое мучительное для меня, Коля, — это… неслитность. Как бы тебе объяснить? Знаешь, я пробовала даже служить.
Соустин слушал хмуро.
— А ты не говорила об этом… с ним?
— Зачем? Он бы мне, наверно, посоветовал ну взять какую-нибудь культработу на заводе, учить рабочих. Чему? Когда мне самой надо во всем переучиваться, и умом, и чувствами… Да не в этом дело.
Она обвела глазами унылый переулок. Низенькие домишки хирели и зябли, уже не кичась своей облезлой дворянской стариной. На углу несъедобные железные замки продмага, спозаранку за ненужностью запертого… Казалось, всюду в окошках тусклели ночнички…
— Скажи, Коля… будет когда-нибудь радость?
— Радость? — Он подумал. — Раньше, лет двенадцать назад, я сказал бы, что ее надо завоевать.
— А теперь?
Внезапное раздражение всколыхнулось в нем.
— А теперь, как думают некоторые, можем потерять и то, что имеем.
Впереди, в мглистом разрыве зданий, промчался трамвай, как разнузданный конь. Приблизилось возбуждающее многолюдье большой улицы. Соустин замедлив шаг, сказал каким-то нарочито беззаботным голосом:
— Ну, вот и дошли. Арбат. Зайдем ко мне?
Ольга подняла ясное, доброе лицо.
— Нет, Коля.
Он гладил меховые ее плечи, заглядывал снизу в убегающие ее глаза.
— Но мы будем там одни, одни… А здесь мерзость, слякоть, люди толкаются, даже поговорить по-настоящему нельзя!
— Нет, Коля, не надо. Я хочу сказать тебе, зачем я пришла. Слушай. Она приостановилась, расстегнула перчатку и рывком застегнула опять, словно поставила, вонзила точку. — Коля, я с двоими жить не могу. Хотя с Тоней я вообще сейчас не живу, мы в разных комнатах. Я не могу. Если хочешь, я завтра же перееду к тебе. Совсем. Вот.
Он слушал, чуть отшатнувшись.
— Мне кажется, тогда не будет вымученного дурмана, все станет спокойнее, яснее… Освободятся силы для другого, это необходимо сейчас.
Они помолчали.
— Я не ждал, Ольга… Я еще не думал об этом. (Слова ее упали как непоправимое, внезапное несчастье. Вероятно, он терял ее, всем существом, навсегда терял.) Нет, я, конечно, думал. В конце концов мы должны быть вместе, это ясно, иначе не может быть!
