— Где уж тут! Того нет, сего нет… Просто собрались для хорошего знакомства посидеть. Петр Филатыч, что же они все стоят?
Сысой Яковлевич воссел, наконец, истово-прямой, окоченелый. Аграфене Ивановне посадка его пришлась по сердцу. Действовал кооператор спервоначалу пугливо, стеснительно. После первой ткнул вилкой в какой-то пустяшный грибок, притом уронил его по дороге. Аграфена Ивановна, не вытерпев, сама взялась, навалила ему в тарелку гусятины, яблок; холодец с хреном подвинула в самую грудь.
— Благодарствую, — виновато хрипел Сысой Яковлевич.
В немоте кусали, покрякивали, причмокивали. После третьей Аграфена Ивановна не выдержала, спустила, ввиду духоты, косынку на плечи, расселась враскидку, пошире, и завела разговор про тяжелые погоды.
Да, для приезжего жителя погоды были тяжелые, Сысой Яковлевич согласился. Сам-то он живет покамест бобылем, супруга осталась в Туле… Но Аграфену Ивановну не супруга интересовала, она за своим столом покалякать желала про свое, для дела интересное. Погоды-то тяжелые, а вот что летом станется? Подуют черные ветра такой непрестанной силы, что булыжники по улице сами катятся. А если какая беда, избави бог? Вон сколько бараков, да теса, да бревен по степи нахаосили, а в бараках людей — как курей в ящике… Купцы-то, буржуи-то не глупее были, а вот что-то не строились тут. Понимали!
Сысой Яковлевич немного притемнел. Он со службишкой здесь укрепиться думал, супругу к лету выписать… Немного притемнел, зарывшись прилежно с усами в гусиное крылышко.
Аграфена Ивановна ему еще набулькала лафитничек. Три лафитничка уважительно чокнулись опять друг с другом. Сысой Яковлевич, оторвавшись от гуся, почтил хозяйку, выпил.
— Местность пускай какая она ни на есть, извиняюсь… самое главное вот, — Сысой Яковлевич растроганно, с влагой на глазах, показал на дивный стол, — вот, чтобы жить хорошо. Я тоже, хозяюшка, с малых лет стремлюсь, чтобы все было хорошо. Не люблю я, хозяюшка, чтоб плохо жить.
Аграфена Ивановна выразительно поглядела на Петра. Разгорячел гость-то, не пора ли подбираться к делу? Но Петр, словно под трактирный орган, в кручине опустил голову над лафитничком. Приходилось Аграфене Ивановне самой…
— Мы бы жили хорошо, кабы нам давали жить.
Поплакалась на всеобщий нажим, который опять зачинался и в деревне и в городе. Стройка-то, она бы ничего, при эдакой тьме народа какой разворот торговли можно бы сделать! Но торговлю со злобой душат… И не стало у нас ни хлебца, ни сахарку. Торговый-то человек все бы достал. Аграфена Ивановна через стол, через полную чашу свою, вопрошала теперь Сысоя Яковлевича, как бывалого, много знающего человека: может ли оно так быть, чтобы навеки без вольной торговли обошлось государство?
