Ну и вот. После школы папа спросил:
— Ты голодная? Поехали поедим!
Я думала, мы зарулим в какую-нибудь кафешку, а он меня привёз к себе домой. Я даже не ожидала. Сказал, что Наташа как раз вернулась из командировки. Они с папой, как я поняла, вместе работают.
— А я думала, вы геолог.
— Во-первых, не вы, а ты, — говорит папа. — А во-вторых, я и есть геолог. Мы интереснейшим делом, между прочим, занимаемся — разведываем месторождения полезных ископаемых.
— Да?! — я поражена. — Золота? Или алмазов?
— Бывает, что и золото находим, — улыбается папа. — А вообще, мы на никелевой руде специализируемся. Ты почему не ешь?
— Я ем… Вернее… А что это такое? — кажется, я опять покраснела.
У меня по тарелке размазано что-то розово-зелёное, а вместо вилки с ножом — палочки. И как, извините, ими есть?
— Честно говоря, сам не помню, как эта штука называется. — Папа с серьёзным видом вертит палочки в руках, а потом вдруг бац! — и подкидывает их к потолку. Он хочет их поймать, но палочки падают в супницу — плюх! Брызги во все стороны!
Папа с жалобной миной заглядывает в супницу и говорит:
— Вера, принесите, пожалуйста, ложки!
Мы с Наташей переглядываемся и хихикаем, как две заговорщицы.
Глава 6
Парк Юрского периода
Помню, в деревне нам задали писать сочинение на тему «Недавно я открыл для себя…»
Федоренка написала: «Недавно я открыла для себя секс…»
И всё, представляете? Больше она ничего не написала — только многоточие поставила.
Учительница по литературе влепила ей «двойку». А мама — она наша классная — сказала, что за такое и «кола» много, потому что это безнравственно, и вызвала в школу Федоренкиных родителей.
Мама сказала тогда:
— Ты, Федоренко, мала ещё, чтобы думать о таких вещах.
А она:
— Я что, виновата, что оно само думается? — и ржёт.
У них с её парнем уже всё было, Федоренка сама рассказывала. Она рассказывает, а мне и страшно, и смешно, и противно. Как представлю, что самой скоро придётся этим заниматься — голой! — аж тошнит от страха.
А литераторша, между прочим, тоже хороша. Она у нас на уроках ест пельмени — прямо из баночки.
Федоренкины родители так в тот раз и не пришли — они у соседей крестины справляли, третий день подряд.
Фрунзик Акопян долго-долго ничего не писал — всё смотрел в окно. А там и глядеть-то не на что — сплошная слякоть и грязища по колено. У школьного забора остов ЗИЛа, весь рыжий от ржавчины, как соседский Бобик. Тоска.
А потом, уже в конце урока, он вдруг стал писать, писать и написал.
