И когда в споре она вздумала подчеркнуть свое превосходство, самолюбивая падчерица ответила ей резко. Тогда-то и разгорелись страсти.
…Канашов прибыл на вокзал вовремя. Он буквально снял заплаканную Наташу с подножки вагона.
— Нога моя больше не переступит порога, где живет она, — заговорила горячо дочь. — Ты подумай, папа, что она мне сказала: будто я шпионю за ней. Бесстыдная! — и она залилась слезами. — Она обо мне распространяет сплетни, будто я уже не девушка.
Ей так хотелось рассказать отцу, что мачеха сообщила это лейтенанту Жигуленко, и, возможно, поэтому он так резко изменился к ней в последние дни. Вчера в клубе он даже не подошел к ней и все время танцевал с Ритой. Зато с мачехой, пришедшей в клуб, он любезно раскланялся…
Канашов ехал обратно в тяжелом раздумье. Придется хотя бы временно поселиться с Наташей в пустовавшей холостяцкой квартире Чепрака.
На обратном пути Канашов решил заглянуть в штаб полка.
Савельев доложил ему, что роту старшего лейтенанта Вертя пришлось поднять по тревоге и отправить на разгрузку эшелона прибывшего инженерного имущества для дивизии.
— Почему все из нашего полка? Вот Муцынова никогда не беспокоят, — возмущался Савельев.
Пришел Заморенков с шахматной доской под мышкой, но увидел чем-то омраченного командира полка, виновато присел на край стула.
— Слыхал я про горе твое, Михаил Алексеевич… Где теперь жить будешь? Может, ко мне? Жена к родным гостить на все лето собралась. Одна комната твоя…
Канашов сидел, подперев голову руками, уставясь в одну точку.
— Спасибо, Яков Федотович, но ведь это не выход из положения. С такой семью не построишь…
Зазвонил телефон. Канашов взглянул на часы: было без четверти двенадцать. В трубке послышался хриповатый, взволнованный голос Русачева. Дважды он посылал к Канашову домой с приказом явиться к нему: произошла большая неприятность.
Заморенков видел, как, разговаривая, Канашов крутил в пальцах потухшую папиросу. «Нервничает. Наверно, ругает его комдив», — догадался он.
— Есть, товарищ полковник. Будет все сделано. — Положив трубку, Канашов глухо сказал: — Ты извини меня, Яков Федотович. Я в первый батальон…
— Что случилось? — всполошился Заморенков.
— Белоненко смалодушничал. Во взводе Миронова несколько дней тому назад дезертировал боец, а он скрывал. Русачев рвет и мечет. Действительно, безобразие. В мирное время — дезертир. Надо ехать, разбираться…
