Больница была замечательной. Большие, высокие, светлые палаты с большими окнами, на которых были почти незаметны редкие решетки. На постелях — белоснежное белье, а не рваные серые матрасовки, натягиваемые в тюрьме на жалкие тюфяки. Прогулок не было, но все палаты и широкие коридоры были открыты и ты сам мог выбрать себе собеседников или партнеров по игре в шахматы или нарды (очень популярные в зонах и тюрьмах, но я так и не научился играть). И, конечно, с обладающими гигантским опытом (в чем я убедился, когда мне оперировали сломанную руку, во второй мой приезд в больницу) и большим запасом доброжелательства врачами и сестрами.
Была у больницы непростая и любопытная особенность — она не была разделена на режимы содержания. Соответственно в ней были и совсем дети с общего режима (а, кажется, даже и малолетки) и многоопытные хитрованы «особняки», беззастенчиво, но осторожно, не нарушая больничных правил, использующие наивность подростков. Реальных больных было меньше, чем приехавших кто — просто отдохнуть в больнице, а кто-то — от отчаянья. Но той атмосферы ужаса, с которой совершались зачастую в тюрьмах и зонах все эти «мастырки» в больнице не ощущалось. Хотя нанесенные себе увечья почти всегда были тяжелыми (тех, кто просто вскрывал себе вены или живот в больницу не отправляли), а частью и неизлечимыми. Почти всегда оказывалась неизлечимой трахома — окулисты не могли справиться с чудовищными составами, втираемыми в глаза. Часто оставался пожизненным искусственно вызванный туберкулез. Обычными были глотания столовых ложек или «крестов», которые могли извлечь из желудка только хирурги… «Крестом» называли два пересекавшихся гвоздя, связанных резинкой, но первоначально сложенных параллельно и слепленных хлебом. Будучи проглоченной такая палочка из двух гвоздей в пищеводе, где хлеб размокал, превращалась в крест, гвозди вонзались в пищевод и извлечь без полостной операции их было невозможно. Но если прибавить к этому, что на глотание крестов шли в тюрьмах люди уже измученные и отчаявшиеся, зачастую немолодые, то и сама тяжелая операция и перспектива неизбежного (через месяц) возвращения в тюрьму, казалось, не могла вселить оптимизма. И все-таки больница почти всеми воспринималась как выпавшая удача, неожиданная счастливая передышка. Я еще не был в Верхнеуральске, не знал, что такое серьезная советская тюрьма, но по «мастырщикам», по готовности себя искалечить, многое можно было понять.
