Армия и лагеря были одинаково привычны в русской жизни.
Но мне был остро интересен как раз уголовный мир, с его песнями, прибаутками, наколками и остатками фени (в одной из подаренных мне лагерных тетрадок со стихами и песнями я нашел уже ставшее фольклорным стихотворение Толи Жигулина «Бурундук».
При мне освобождали по концу срока худенького измученного, с очень потемневшим лицом, человека, который показался мне очень странным. На вид ему было лет около сорока, но я знал, что на самом деле ему тридцать, а говорил он почти детским голосом и, главное, все его размышления о жизни в лагере и на загадочной для него воле были какими-то совершенно мальчишескими. Он был арестован «по малолетке» лет в пятнадцать. По-видимому уже в лагере получил за что-то дополнительный срок, то есть просидел полные пятнадцать лет. И я вдруг увидел, что в лагере не взрослеют, не приобретают нормального житейского и человеческого опыта. Он с большим испугом выходил на волю, где у него никого уже не осталось — поношенным измученным старичком с опытом и психологией пятнадцатилетнего мальчишки. Был очень растерян. Идти не хотел, уходить из привычного места, где три раза в день была плохонькая еда и ночью жесткая постель. Но его с насмешками охранники выгнали.
Был популярен рассказ о другом мальчишке, который очень тяжело жил в зоне, голодал, его много били. А когда его освободили, не одного, а с парой других зеков, он на жалкие гроши, которые ему дали при освобождении купил два килограмма крупы, где-то сварил ее, получился большой котел и ел, ел ее, пока каша вмещалась. Соседи говорили ему:
— Ну что делаешь — умрешь же, дура.
А он все глотал и глотал кашу и отвечал:
— Ну и пусть, зато наемся.
И действительно умер.
Менее катастрофическую историю я услышал о компании четырех здоровенных уральцев, которые «хавали» (питались) вместе. Все у них было общее, и поскольку парни были здоровые, то норму выполняли и задеть их кто-то со стороны не решался. Но однажды им показалось, что из банки, куда они ссыпали общий сахар, куда-то он понемногу девается. Друг другу они верили вполне, на банке стали делать отметки, осторожно караулили, не подходит ли кто-нибудь к тумбочке, где стоит их сахар, но никого поймать не могли. А по заметкам было видно, что сахар действительно куда-то уходит. Длилось это месяца два. Все подозрения были проверены, и тогда они уже не все вчетвером, а только два парня, которые знали друг друга с детства, договорились, что будут ходить к «лепиле» (врачу), жаловаться на запор и просить пурген. Насобирали почти десять таблеток, а сахар из банки продолжал исчезать, и измельчив таблетки, засыпали сахар пургеном, и на следующий день один из четырех, симпатичный и не вызывавший ни у кого никаких сомнений, казалось, надежный, мастер спорта, который вместе с ними искал «крысу» в их отряде побежал в туалет и долго не мог оттуда вернуться. Остальные, теперь уже не двое, а трое, сперва ничего ему не сказали, но когда он залез на свою шконку на втором ярусе, набросили ему на шею связанные полотенца, затянули их концы и привязали к стойкам. И только после этого все ему сказали. А потом, нажав на глаза заставили повернуться на живот и все по очереди его опустили. Это было очень жестоко за крысятничество. За это обычно били, но не опускали. Но уж слишком все остальные были злы. Потом полотенца отвязали, шею ему освободили, но через полчаса к нему на шконку полез опять кто-то из них, кому показалось мало, но тут этот мастер спорта оттолкнувшись руками разбил головой окно, вылетел на двор, и пошел досыпать в отряд к опущенным. Был такой отряд в нашей зоне.
