Царица Тамара была на пределе. Кричала, это ЧП, обвиняла учителя (там не Всеволод Андреевич, а другой, по прозвищу «Женшина» — он так произносил это слово); говорила, он не прививает ученикам любви к литературе. А Всеволод Андреевич заступился за «Женщину», сказал, литература не оспа, чтоб ее прививать, и прекрасно, что у этой ученицы свое мнение. Авторитет Маяковского от этого не поколеблется… Царица ответила, что если он не хочет ее слушать и понимать, то вообще может уйти с педсовета, да… И он встал и ушел.
Вот так нам рассказали во вторник, а в среду у нас литература, и мы хотели спросить у самого Всеволода Андреевича, но он не пришел.
— Может, заболел от огорчения? — предположил Толя Долин.
— Нескладно, — сказала Лида Макарова.
— Еще как складно, — сказал я. — С обезьяной опыты, не знаешь, делали? Специально обижали, оскорбляли, кричали на нее, а она раз — инфаркт выдала!
— Может, вообще слабонервная была?
— Сама ты слабонервная. Даже у крыс, например, время жизни сокращается, если в перенаселенную клетку посадить.
— Ну это другое дело. Это как в больничной палате. Я к маме ездила…
— Ничего не другое, — сказал Костя Бронников. — От обиды очень просто можно загнуться…
В пятницу литературу историей заменили, а потом у завуча мы узнали, что Всеволод Андреевич болен.
— Чем? Не инфаркт? — спросила Нина Булатова.
— Нет. Идите на урок…
Но мы все равно не поверили. Не насчет инфаркта, а вообще. Как это так — все время здоровый был, по лестницам почище нас бегал, а тут вдруг…
— Может, обиделся и решил из нашей школы уйти?
— Скорее другие за него решили!..
На этом мы и заклинились.
Кто-то предложил взять адрес в канцелярии и сходить к нему домой. Или позвонить. Но ни телефона, ни адреса нам не дали, как будто это государственная тайна, и жаловаться было некуда.
Но ведь мы тоже не совсем лопухи. И мы пошли на площадь в справочный киоск и заполнили там бланк. Только с годом рождения была загвоздка: никто толком не знал, сколько Всеволоду Андреевичу. Одни кричали — двадцать восемь, другие — тридцать пять, а некоторые колебались между двадцатью пятью и сорока. В общем, написали в графе «год рождения»: 1946, 1947… и так далее — до 1955-го.
Десять минут мы покантовались вокруг мороженого, и вот уже адрес у нас в руках. Ехать было далеко на метро, потом на автобусе, но главное, что ткнулись в запертую дверь. Никто так и не открыл, как ни трезвонили.
— Значит, не болен, — сказал Силин. — Работает в другом месте.
