— Я посылал тебя в кино — и все было бы, как нельзя лучше, — сонно сказал Квач.
— Кино! — возмущенно отозвалась женщина. — Моя сила в живом слове, а судьба кино — вечно быть безмолвным. Нет, ему и мне — не по пути. Лучше истлеть в безвестности…
Я внимательно наблюдал за любопытной женщиной. Ее глаза лучились каким-то обжигающим светом, казалось, они метали молнии. От нее исходили захватывающие волевые токи. Не всегда убедительные слова звучали по особенному возбуждающе, они нагнетались каким-то необъяснимым побочным смыслом. В каждом жесте, в каждом слове, в каждом взгляде чувствовалось обаяние колоссального таланта.
— Ну, конечно, ваше место на сцене! — воскликнул я. — Здесь какая-то глупая загадка… Ошибка, подвох, — я не знаю что, во всяком случае, что-то святотатственное…
— Песчинка!.. — Она кисло улыбнулась. — Вы думаете, до вас мне этого не внушали? Взять хотя бы вот этого моллюска, Квача. Когда-то он сулил мне владычество над миллионами, над целым светом. Кажется, только потому я и женой его стала. И позднее — многие и многие… Вы знаете, когда я явилась в одну студию и начала читать — меня оттуда выпустить пе хотели. В дальнейшем — многие видные сценические звезды буквально шалели от моей читки, с ума сходили как мужчины, так и женщины. Столпы искусства, бия себя в плеши кулаками, заявляли, что я — исключительное явление, случающееся в тысячелетие однажды. Я уже чувствовала себя стоящей одной ногой на склоненном в ныли человечестве и… до изнеможения истекала монологами собственного сочинения. Слушатели неистовствовали. Знаменитости сцены добивались чести стать моими педагогами. Мужчины стадами глупели от любви ко мне, а женщины, как медные статуи, обволакивались зеленью неизлечимой зависти. Волшебный замок художника был готов, но он зиждился на обмане…
— Да в чем же, в чем состоял ваш обман? — недоумевал я.
— В отсутствующей песчинке. В одном подлом, неизлечимом, несмываемом и несоскабливаемом пятнышке моей индивидуальности…
— Но на вас не может быть никаких пятен! Клянусь своею головой! — не по летам пылко воскликнул я.
— Вот и я так думал. Она меня два года за нос водила! — заквакал, подхихикивая Квач.
— Но если — два, то это могло длиться и двадцать лет, и бесконечно! — не унимался я.
Девушка печально покачала головой.
— В жизни — да, но на сцене — лишь до читки чужой пьесы… И вслед за этим— фиаско, адский хохот, свист и улюлюканье… Обманутые тенью гения тупицы мстили больно и жестоко… Мстили по-свински, а не по-человечески… Да… Для меня в жизни осталось только одно: злиться на Квача и сожалеть, почему я не китаянка…
