— Хунхуза-ю! — прошептал китаец, пригибаясь к уху Вахромея.
— Болтай!
— Ваша только молчи! Никому не говори, а то китайска люди уведут и вам контрами.
— Гм! Это как есть. Тут надо политично…
— Сегодня ночью был у нас хунхуз…
— Пронюхали…
— Хунхуза все знай… А тут жареный спиртоноса увидали. Хунхуза все понимай.
— Это верно. По спиртоносу и догадались. Надо было зарыть его, стервеца.
— Хунхуза все знай! Не надо зарыть! Хунхуза все знай! — твердил китаец.
— Много их?
— У! Шибако много! Шибако!
— У вас все много! — задумчиво проговорил Вахромей. — Да они малыми шайками и не ходят.
Старый бродяга задумался.
— А где их стан?
— Моя не пойду! Моя бойся!..
— Да ты скажи где, я и один схожу, коли надо!..
_____
Под вечер того же дня Вахромей отобрал несколько, наиболее крупных самородков, бережно завернул их в тряпицу и сунул за пазуху.
— Пойду! — сосредоточенно сказал он Устину. — Коли к утру не вернусь и ничего не случится, забирай что сможешь и сматывайся на хверму. Если по пути не переймут… Только бисприменно в окружении мы с тобой. Ван-Кин-Кунка не врет: скрозь землю эта хунхузия видит и ничего ты от них не скроешь. Тут уж надо с ними на совесть действовать. Ну, да не впервой!.. До увиданьица!
— Ни пуха тебе, ни пера! — суеверно произнес Устин.
Хунхузы расположились верстах в четырех от прииска, в самой глуши тайги. В чаще было мертвенно тихо. Громадные деревья загораживали небо и под их сплошными ветвями царил жуткий полумрак. Вахромей спустился в глубокий овраг, где мрак был еще гуще. На противоположном берегу оврага виднелись шалаши. Это и был лагерь хунхузов. Их было, действительно, много. Одни бродили вокруг шалашей, другие лежали на траве, одним словом — виднелись всюду. Немного в стороне паслись стреноженные маленькие, лохматые и злые китайские лошадки, позванивая бубенчиками, привязанными к шее.
— Однако, народу — то поболе сотни — прикинул Вахромей.
Он приободрился и смело направился к наиболее поместительному шалашу. У входа в шалаш донельзя грязный китаец готовил на костре какую-то снедь, издававшую резкий запах черемши и еще чего-то. От времени до времени он снимал грязным пальцем с края котла, в котором она шипела и жарилась, пенку, подносил ко рту, пробовал и с неодобрительной миной стряхивал остатки обратно в котел. Здесь же, рядом с костром, на грязной цыновке красовались бутылки и кувшины с сулей и ханшином, микроскопические фаянсовые чашки, наполненные каким-то кушаньем, лежали груды лепешек из риса, заменяющие у китайцев хлеб.
