Такія-то сцены разыгрывалъ Бріанъ самъ съ собою; мысли въ головѣ его слѣдовали за мыслями, не то во снѣ, не то наяву. Проходили цѣлые годы счастливой, мирной жизни съ Эди, и въ то же время мелькали мысли о возможномъ убійствѣ, за которое его приговариваютъ къ повѣшенію; но, и будучи повѣшеннымъ, онъ остается живымъ и становится знаменитымъ артистомъ. Онъ видитъ толпу зрите, лей… Его посвящаютъ въ рыцари… Толпа рукоплещетъ ему, выслушавъ разсказъ о томъ, что у него когда-то было всего восемнадцать съ половиною пенсовъ и серебряные часы. Кто-то восклицаетъ въ эту минуту: «Ну вотъ и Юстонъ, слава Богу!»
Въ Юстонѣ онъ вышелъ съ четырьмя шиллингами и полупенсомъ въ карманѣ и направился прямо къ Стренду. Было семь часовъ утра; солнце жгло немилосердно, и онъ весь покрылся потомъ, пока шелъ. Онъ двигался какъ бы во снѣ до тѣхъ поръ, пока не встрѣтился со старымъ актеромъ, который носилъ прозвище «Чайной Ложки». Они поздоровались, и Бріанъ разсказалъ, что случилось въ Липерпулѣ и сколько онъ получилъ. «Чайная Ложка» поспѣшилъ завѣрить его, что и онъ потерпѣлъ полное крушеніе. Онъ боялся, что Бріанъ потребуетъ съ него полкроны въ счетъ его долга молодому человѣку. Такъ ли это было или нѣтъ, но Бріанъ готовъ былъ расхохотаться.
— Гдѣ теперь Падди Джонсъ? — спросилъ онъ.
«Чайная Ложка» всегда зналъ мѣстопребываніе всѣхъ своихъ товарищей по профессіи.
— Въ Гласгоу. Но зрѣлища теперь на точкѣ замерзанія, — отвѣчалъ «Чайная Ложка».
Падди Джонсъ не могъ, слѣдовательно, помочь. Онъ назвалъ имена еще полудюжины своихъ товарищей, но оказалось, что одинъ изъ нихъ въ Дублинѣ, другой въ Голловэѣ, третій въ больницѣ. Два отправились въ Австралію, а шестой «на недосягаемой высотѣ».
— А Пуль? — спросилъ Бріанъ.
— Онъ въ Мэтѣ. Представленія кончаются въ субботу, — отвѣчалъ «Чайная Ложка». — Ну, до свиданья.
Онъ ушелъ, но спустя минуту оглянулся назадъ и увидѣлъ, что Бріанъ попрежнему идетъ по направленію къ Стренду. Только увѣрившись въ томъ, что пріятель не можетъ больше его видѣть, рѣшился онъ зайти Лъ таверну и выпить тамъ двѣ порціи виски, сожалѣя о томъ, что не угостилъ бѣднаго Бріана.
А Бріанъ тѣмъ временемъ очутился въ прохладной тѣни Темпля, и въ головѣ его промелькнули заученныя слова, ничего общаго не имѣющія со всѣмъ окружающимъ: «И храмъ мой превратили въ логово воровъ и мошенниковъ».
Онъ прошелъ мимо лѣстницы дома, въ которомъ жилъ его дядя. Вотъ уже тридцать лѣтъ, какъ онъ занималъ одну и ту же квартиру, откуда выходилъ очень рѣдко. Онъ ничего, повидимому, не любилъ, кромѣ денегъ. Въ комнатѣ его висѣла старая скрипка, на которой онъ хорошо игралъ въ своей молодости, обѣщая сдѣлаться со временемъ настоящимъ артистомъ. Старикъ разсказалъ однажды своему племяннику, почему онъ пересталъ играть на ней и почему тѣмъ не менѣе оставилъ ее у себя.
