Только тут Данка запоздало вспомнила, что не надо бы на весь поселок кричать про болотниц и шатания в тумане. Огляделась — вроде никого.
— Курицы ощипанные, — пробормотала Данка, теперь уже себе под нос, и, горбясь, побежала домой. Знобило, ветер сек по ногам жесткой снежной крупой.
* * *
В гостиницу приехали новые постояльцы. Сделалось шумно, суетливо. Мать велела Данке идти ночевать к бабке.
Данка обиделась даже:
— А помогать тебе кто будет? Постели поменять, комнаты проветрить, все сама, что ли?
— Справлюсь как-нибудь, — сказала мать. — Ничего.
— Дел же, — растерялась Данка, — невпроворот. Гостям прислуживать надо…
— Гости гостям рознь. — Мать хмурилась, точно у нее зубы болели. — Нынешним господам не нам с тобой, Дануся, прислуживать. Ты иди, поняла?
Так что Данка побежала к бабке, радуясь нечаянному безделью. Та, ворча, загнала внучку на печь, греться. Снаружи в заиндевевшее окно светил тонкий месяц. Данка сидела носом к стеклу, глядя на улицу. От зенита и до вершин деревьев было ясно, перемигивались колючие, холодные зимние звезды. Ниже плыла, стелилась туманная дымка, едва заметно переливаясь в лучах месяца неяркой радугой.
— Рано в этом году холода, — сказала бабка. — Нехорошо.
— Баб, — спросила Данка, — а жабий камень, он какой? Ты его вживую видела?
— Тебе зачем? — отозвалась бабка сердито. — Ну, видела.
Данка вздохнула. Расспросы про болото и болотниц бабка не любила, а кого еще спросишь-то? Данка как-то пробовала поговорить с матерью, вышла одна брань да ссора. Мать даже ходила ругаться к бабке и грозилась отправить дочку к брату, Данкиному дяде, в город, чтобы училась и не забивала себе голову ерундой.
— А ты, — Данка замямлила, не зная, как спросить, — ты его, ну, камень-то жабий… сама… ну…
— Нет, — отрезала бабка. — Сама — не добывала.
Данка шумно выдохнула с облегчением, даже занавеска на окне колыхнулась.
— Они ведь их убивают, болотниц-то, — сказала она жалобно. — Ради камней этих жабьих. Разве так можно?
— Нельзя, — согласилась бабка. — Нельзя, а все равно убивают. Чужая жизнь дешевле своей, Дануся, а у тех, кому своей жизни не жаль, есть родные, любимые.
Данка представила: мама умирает. А она, Данка, с ножом в руках стоит над Мирой. Ей надо вырезать у Миры из головы камень, и тогда мама будет жить. Нет, не представлялось. Ни в какую.
— Ложись спать, — сказала бабка. — Время позднее.
Подоткнула Данке одеяло, села рядом и тихонько запела-забормотала колыбельную. Раньше, когда Данка была маленькая, бабка часто ей пела, а сейчас почти перестала. Слова в песне вроде бы простые, но отчего-то не запоминались, сливались в неразборчивый, успокаивающий шум вроде шороха дождя.
