— А остальные? — едва не выкрикнул он, да пожалел жену. — Неужели… мертвые?
— Не было никаких остальных.
Повитуха уложила младенца на живот матери и, измученная, отправилась восвояси. Малыш завозился, ища губами сосок, а Эйдар немо глядел на него — на единственного своего сына. Такого крошечного, что он уж точно не мог один расти в огромном животе Марны. И амулеты, что плела жена, пропали. Это все волчица. Ее проклятие спрятало семерых нерожденных сыновей.
А наутро хельда пришла за восьмым — своим. И Марна не пережила такого горя.
* * *
На могиле жены лежал снег. Эйдар упал на колени, растер между пальцами белые хлопья — холодные и тают на коже. Как есть снег! Да откуда же? Пятнадцать лет их края не видывали зимы. С тех пор как Эйдар победил Илву. С тех пор как…
Он принялся руками расчищать холмик, под которым спала его Марна. Она не любила снег. Больше всего на свете не любила. Не позволит Эйдар проклятому снегу тревожить любимую. Даже теперь — не позволит.
— Я уберу, родная, уберу… — забормотал, выстужая ладони. — Вот так…
До боли в коленях он ползал вокруг могилы, отгоняя подальше снежную крупу. Порыв ветра с издевкой швырнул новую пригоршню на расчищенную землю.
— Да что же… Как же…
С месяц назад повеяло осенью — давно забытый запах. В молодости от холода так не ломило кости, а теперь приходилось целыми днями топить печь в избе. А теперь вот — снег. Эйдар еще повоевал с белым злодеем и сдался. Воин из него теперь никудышный. Да и метель поднялась такая, что драло кожу на лице, ветром било в грудь.
— Прости уж. — Эйдар кивнул могилке и потрусил домой.
Пока добрался до избы, дверь до средины замело сугробом. Хорошо еще снег свежий да рыхлый. Эйдар помнил, как в прежние времена могло дворы завалить — по несколько дней не выберешься. Он вытер ноги о волчью шкуру, на другие шкуры уселся. Много у него было шкур этих. Когда умерла Марна, Эйдар отправился к хельде, сына проведать, да нашел лишь пустую домуху. С горя перебил всех волков окрест. И только когда не осталось ни одного, угомонился. Так откуда же снег теперь?
Что-то почудилось ему в реве ветра во дворе. Эйдар прислушался. Шепот, только слов не разобрать. Да и не слова то были — смех. Будто убитая волчица Илва над ним потешается.
— Сгинь, сгинь проклятая!
Ветер хлестнул дверь снежной лапой, да куда ему справиться с железным засовом. Может, и вовсе померещилось? Эйдар улегся на шкуры и закрыл глаза.
Вроде и не спал вовсе, а проснулся, когда что-то в дверь ударило. Слабо так, но отчетливо. Заскреблось и затихло, пока Эйдар поднимался с лавки и брел, спросонья спотыкаясь то о табурет, то о мертвую волчью башку.
