— Слушай, дядя Прокоп, её Кольцов видел, как она в лес шла, а от этой гниды фашистской всё что хочешь можно ожидать.
— Погодь, погодь, говоришь, Петро Кольцов, давно этот говнюк напрашивается.
— Да он пьяный, как всегда после акции, сейчас похмелится, потом в баню пойдёт, потом в речке будет остужаться, чуешь, про что я, дядя Прокоп.
— Да понял я, не маленький, ладно, пошли в отряд, там покумекаем, что почём, — говорил Прокоп, уже на ходу вместе с Василём поворачивая к едва заметной тропке.
Петро Кольцов брёл по деревне. Он шёл к бабке Гельке, у неё всегда был самогон. Ему было очень плохо с похмелья, голова просто раскалывалась. Наконец появился неприметный неказистый домик, Петро зашёл внутрь. Маленькая сухонькая старушка, посмотрев на него, всё поняла и со словами: «Опять нажрался, ирод» вынесла ему бутылку самогона.
— Ты у меня повякай ишо, я же не бесплатно, на вон тебе денег, — и достал несколько рейхсмарок.
Старушка сразу прибрала их и довольно сказала:
— Можешь, Петро, у меня тут на веранде посидеть, я тебе и огурчиков принесу, — засуетилась бабка.
— А солёные есть? — спросил Петро, наливая себе целый стакан самогона.
— А як же, счас с погреба достану, — кивнула старушка и на минуту исчезла, — на вот тебе, милок, тут и сальца маленько, — и услужливо поставила перед ним тарелку с закуской.
— Ладно, иди уже, я тут как-нибудь сам разберусь, — промычал Петро, с вожделением глядя на налитый стакан.
Старушка ушла в дом. Петро жадно, большими глотками выпил самогон, закусил и облокотился на стену, ощущая, как самогон разливается по телу. Голова переставала болеть, появилась знакомая лёгкость, жизнь снова налаживалась. Он закурил.
Дымя сигаретой, Петро размышлял, как изменилась его жизнь с началом войны и приходом немцев. Работал он в МТС слесарем. Пытался учиться на инженера, да не получилось, а он так хотел стать начальником, чтобы ходить всегда чистеньким и только командовать. А тут приходилось целыми днями возиться с грязными, в машинном масле деталями. Он так не любил эту работу, но ему нравилось встречаться с женщинами, а это требовало денег, и Петро скрепя сердце работал. Его часто критиковали на всяких собраниях. Пару раз даже пришлось уволиться, но на новом месте его опять доставали эти совестливые комсомольцы и партработники. Ему было уже тридцать, а он так никем и не стал. Особой дружбы он ни с кем не водил, так и жил в родительском доме один. Понравилась ему перед самой войной одна девушка, ладненькая такая, хохотушка. Танцевала всё с ним, но как только появился в деревне курсант-танкист, она сразу к нему переметнулась, а на него даже смотреть перестала. И до чего же был зол Петро на всю свою довоенную жизнь.
