«…Город в дорожной петле, а над городом плывут… И две тысячи лет война…» — отчеканивали бессмертные слова колонки.
Павел Андреевич оставил Цоя, поправил что-то в ухе, с деревьев все реже срывались листья. «Еще неделька-другая — и можно менять резину», — по старой привычке всплыло в памяти — времена, когда он сам занимался машиной, давно прошли, теперь это делали специально обученные люди.
***
Лада крутилась возле зеркала, прикладывая то к одному ушку, то к другому недавно подаренные серьги; капельки змейкой спускались вдоль длинной шейки, девушка еще разочек облизнулась, прежде чем коробочка захлопнулась, — и этим придется отлежаться у Ирки. Лада, безусловно, не относилась к числу несложившихся женских судеб, своим горбом зарабатывающим себе на хлеб, тем не менее в свое время сделала всё, чтобы Пупсик пристроил ее на работу, — теперь в ее распоряжении был маленький, персональный муравейник, работающий, как часы, зам и свободный график, работа оказалась прекрасной ширмой для личного времени и пространства — и не только… В любой приличной организации регулярными пайками капают премии, под прикрытием которых удобно легализовывать «левую» (подаренную не суженым) ювелирку — вырученная при этом денежка аккуратно складывалась на счет старушки матери, оставшейся, как в страшном сне, где-то в Урюпинске. Лада не завиралась, не удваивала, как некоторые, барыши, разводя на один и тот же подарок и мужа, и любовника, но и не разбрасывалась — курочка клюет по зернышку (из памяти еще не выветрилась съемная пополам с Иркой комната, одна на двоих пара колгот). В прежних тесных взаимоотношениях целесообразности более не наблюдалось, тем не менее Лада пока придерживала подругу при себе, дарила с барского плеча разонравившиеся блузочки, скидывала надоевшие кофточки. Ирка, привыкшая быть тенью, как и раньше, слизывала Ладину прическу, делала себе такие же, как у подруги, когти. Лада смотрела на все это сквозь пальцы, особенно теперь, когда вышла замуж за Пупсика, подруги все реже пересекались, а если бы даже гипотетически и оказались в одной компании, стоило им обернуться — и сразу становилось ясно, кто красавица, а кто каракатица.
Телефон, дрогнув, затих, не подавая признаков жизни. Еще на заре романа Олежеку был сообщен секретный код: один гудок — «я по тебе скучаю», два — «выйди на связь», Лада редко держала телефон на звуковом режиме. На этот раз всего один блымк, проходя мимо, девушка схватила телефон и тут же его отбросила, всплеск и снова тишь да гладь. Такие переходы с переливами наталкивали на вполне естественную мысль — такова Лада во всем, а главное, в этот самом деле… всех от кроликов до оленей не могло это не привлекать. Цапнув из ящика что-то ажурное, Лада направилась в ванну. Капище утопало в переливающихся гранях тюбиков. В кольцо обернулся тюрбан. Сверху брызнул тропический душ. Скользкое тело покрыли легкие разводы золотистой жижи, обратившиеся в пенящуюся увлажняющую субстанцию. Гель для душа — прошлый век, ни одна уважающая себя дева не может без содрогания намылить им ни одну впадинку или округлость своего скользкого тела, для некоторых зон — он даже опасен. Сушит. Дойдя до этих самых зон, Лада взяла совсем другой флакончик, еще более нежный и бережный. Свой черед ждали еще несколько пузырьков. Промокнув переливающиеся чешуйки, Лада оделась.
