— Ва-а-уууу!!! — взревели взрослые.
Гладкий, бледный лоб Гарри покрылся мелкими бисеринками влаги; он стиснул зубы, но ничем не уронил своего достоинства. Не уронил он и сковороды. Ещё две-три секунды — видимо, для понту — подержав металлический предмет на весу, он осторожно опустил его на скатерть — и только тогда позволил себе с тяжким, но довольным вздохом откинуться на спинку стула.
Все в восторге зааплодировали; дядя Ося крикнул: «Браво!» Захира Бадриевна, раскрасневшаяся от гордости, притянула сына к себе и звонко чмокнула в макушку. Тот поморщился и, как ни в чём не бывало, принялся накладывать себе на тарелку крабовый салат; казалось, он абсолютно равнодушен к своему успеху и даже слегка его презирает, но я все-таки успела поймать на себе быстрый, острый испытующий взглядик, брошенный чуть искоса: на тебя-то я произвел впечатление?.. Произвел, не скрою. Похоже, этот мальчик дружил с предметами не хуже моего.
После этого в гостиной вдруг стало очень празднично и шумно: напряжение спало, сменившись эйфорической веселостью, и взрослые, окончательно отбросив остатки былой скованности, перестали заботиться о хороших манерах и радостно загалдели. Как-то сразу стало ясно, что теперь все мы — одна большая, дружная семья. Звонко стучали о фарфор серебряные приборы; Захира Бадриевна гулко хохотала; дядя Ося, размахивая вилкой, громко и возбужденно живописал родителям подвиги своего чудо-пасынка: — …И вы знаете, что он сказал?.. Оказывается, до сих пор на мне лежал так называемый венец безбрачия!.. Да-да, потому-то я всё это время и не мог обзавестись семьёй. Думаете, ерунда?.. А вот он, Игорёк, снял с меня этот самый венец, и вот тут-то у нас с Захирой-ханум всё и началось… Правда, Зарочка?..
4
Оскар Ильич, всегда склонный к преувеличениям, и на сей раз не изменил себе: квартиру Гудилиных, хоть и точно весьма просторную, вряд ли можно было назвать «огро-о-омной». Пожалуй, единственным, что хоть как-то оправдывало эту гиперболу, была прихожая — и впрямь до того обширная, что правильнее было бы говорить о ней «холл». Там, в печальном свете бра, со стен, щеголявших вычурными, багровыми с золотом обоями, зловеще ухмылялись резные деревянные маски — их коллекционировал ещё Гаррин отец-дипломат, скончавшийся несколько лет назад от обширного инфаркта, который, по уверениям Захиры Бадриевны, настиг его при особо рьяном исполнении супружеских обязанностей. Может быть, ещё и поэтому — потрясённая мрачным комизмом истории, тенью лёгшей на аляповатые стены, — я всегда чувствовала себя здесь неуютно — и на всякий случай старалась лишний раз не заглядываться на эти жуткие гримасы хохота, дьявольского восторга и, реже, уныния, портящие во всех других отношениях гостеприимный «Гудилин-холл».
