Может, всё так и вышло бы, не вмешайся в дело случай. Однажды Геннадий пригласил её в театр. Но в назначенное время не позвонил и не зашёл — и сам упорно не откликался ни на звонки, ни на отчаянные попытки попасть в его квартиру, которые Галина Викторовна, напрочь забыв о женской гордости, предпринимала каждый час. Это было совершенно на него не похоже, и она терялась в догадках — одна хуже другой. Ближе к ночи её мобильник разразился знакомой моцартовской трелью, и она, машинально алёкнув, услышала слабый, хриплый, виноватый стон, в котором с трудом узнала всегда такой обворожительный тембр своего друга.
Пулею — уже в пятый раз за этот день — Галина взлетела по лестнице, не дожидаясь лифта. Едва она толкнула дверь, как обмякшее грузное тело былого джигита, страшным волевым усилием добравшееся до прихожей, обрушилось к её ногам. С огромным трудом ей удалось дотащить его до разворошенного одра. Несчастный, чьё лицо и руки нестерпимо пылали, уже начинал бредить и бессвязно бормотал что-то о завтрашней комиссии, в которой непременно должен принять участие — вот только выпьет аспиринчику. Было, однако, ясно, что в ближайшие дни он и до туалета-то не сможет добраться без посторонней помощи — если только вообще доживёт до утра.
Дежурная врач надавала Гале массу ценных указаний, видимо, приняв её за жену своего любимого пациента (в «районке» Галину Лаврову знали плохо — она предпочитала лечиться у платных специалистов). Опровергать приятное заблуждение доктора Галя не стала — оно избавляло от ненужных объяснений, на которые ей просто жаль было времени, ибо впереди ждали великие дела.
На несколько дней она почти поселилась в этой роскошной квартире-музее, чтобы трогательно и нежно ухаживать за хозяином — отпаивать чаем с малиной и лекарствами, выносить судно, ежечасно менять мокрую ткань на лбу мечущегося в жару страдальца. Отлучалась только в туалет, поскольку своего туалета у Геннадия теперь не было. Там вовсю орудовала бригада мастеров, меняя насквозь прогнившие «брежневские» трубы на новенькие — чистые и блестящие. (Между прочим, напрасно Гена их так боялся. Ребята оказались чудные, интеллигентные, принципиально непьющие — и в священном ужасе отшатнулись, когда Галина Викторовна попыталась сунуть им пару сотенных «на чай»). После семи вечера она их отпускала и дежурила с книжкой в вольтеровском кресле, лишь изредка нервно вздрагивая — когда рассыхающаяся от старости рама, в которую была упакована знаменитая «реплика Левицкого», принималась скрипеть и стонать почище её незадачливого владельца.
