В 1860 году Золя исполнилось двадцать лет. Он продолжал оставаться в подвешенном состоянии. Ему нравились «Опыты» Монтеня. Он увлекался Данте, Горацием, Шекспиром. Даже зачитывался Жорж Санд. Уже мечтал об утопическом обществе и статусе божества, отказывающегося от возносимого к нему почёта. Одно у него не получалось — зарабатывать деньги. Приходилось предаваться сочинению писем, открывая сокровенные фантазии, на удивление сохранившиеся.
Почему друзья не ехали в Париж? Сезанну Эмиль расписывал прелести столичной жизни. Можно копировать лучшие картины, зарабатывая на продаже реплик. Нужно каких-то восемьдесят франков, которых хватит на аренду комнаты, покупку художественных принадлежностей, посещение мастерской и прочие нужды. Золя был согласен посещать с Сезанном занятия по художественному искусству. Байлю он ничего предложить не мог, ибо этот друг склонял выбор в пользу математики. Где уж ему найти интересное времяпровождение в окружении маляра Поля и рифмоплёта Эмиля.
Впрочем, как раз Байль знакомился с мировоззрением Золя. Только ему сообщалась информация о представлении Эмилем окружающего мира. Золя едва ли не в каждом письме писал об одиночестве и сомнениях: вокруг него люди, а он как в пустыне. Он не видел красоты, принимая её за специально кем-то измышленное. Пройди мимо Венера Милосская, он бы в её существование не поверил. Не верил Золя и в способность музы прокормить его, поскольку он скорее умрёт от голода, нежели заработает первый франк. Ему оставалось согласиться на любую работу, какую только получится найти, лишь бы платили более тысячи франков в год.
Эмиль всё больше погружался в мир литературы. Он читал и старался анализировать. Мир пока ещё делился для него на чёрное и белое. Если и пытался творить, то ни на кого не обращая внимания — должно получиться своё, отличное от всего прочего. Он желал найти смысл бытия, этому посвящая им создаваемое. В душе продолжал оставаться поэтом, отдаваясь написанию поэм. В его словах встречались упоминания об ожидающих выхода книгах собственного сочинения. Он задумывался о псевдониме: имя Эмиль Золя не казалось ему серьёзным, дабы быть помещённым на обложку.
Внутренний критицизм Золя приводил к отрицанию собственного значения. К нему могли относиться негативно, что не сказывалось на нём. Важнее он считал личное отношение к определённым людям, в том числе и к друзьям, тем уже их всех приобщая к определённому кругу, которым следовало гордиться. Не ради себя, но сугубо избранных им ради. Ценность была не в дружбе Золя-Сезанн или Золя-Байль, а в том, что через Эмиля Поль и Батистен оказывались в определённых для них рамках хорошего общества.
