Видимо, уже нет необходимости заниматься опровержением тезиса о противопоставлении идеального и материального, об антагонизме души и психики в концепции христианской психологии. Проницательный читатель после всех приведенных выше аргументов вполне может сделать это сам в качестве контрольного упражнения. Что касается утверждения, будто идеальные и материальные миры — вернее, их взаимоотношения, требования, столкновения — вовсе не «рвут душу», а, наоборот, «ведут ее к гармонии», то можно напомнить: вряд ли найдется мыслитель, который бы не касался этой коллизии, не рассматривал бы ее как ключевую в становлении человека, его личности. Однако о благости и легко достигаемой гармонии мало кто при этом говорит. Возьмем хотя бы хрестоматийное: «О, вещая душа моя! / О, сердце, полное тревоги, / О, как ты бьешься на пороге / Как бы двойного бытия!..//Так ты жилица двух миров…» (Ф.И. Тютчев).
Могут сказать, что это слова поэта, а не ученого. Тогда приведем другую цитату — слова, принадлежащие выдающемуся ученому-психологу, основателю культурноисторической теории, которая, как считает Е.В. Мареева, прямо противостоит опасностям и методологическим несостыковкам христиански ориентированной психологии. «Трагическое, — писал Л. С. Выготский, — как таковое вытекает из самих основ человеческого бытия — его рождение, данная ему жизнь, его отдельное существование, оторванность от всего, отъединенность и одиночество во вселенной, заброшенность из мира неведомого в мир ведомый и постоянно отсюда проистекающая его отданность двум мирам — трагичны»[180]. Оставим здесь в стороне вопрос восприятия и переживания неверующего и верующего, ведь последний и в покинутости верит в высшее присутствие и водительство; однако согласимся, что из всех жанров отражения в искусстве сути человеческого («двойного») бытия трагедия — исходный и высший. Только переживание ее полноты (антиномичности) способно, по Аристотелю, разрешиться катарсисом — стремительным облагораживающим освобождением, очищением от «опасных и вредных аффектов», преграждающих путь к свету и ясности, чувству свершенности и высшего смысла, несмотря на гибель (на то и трагедия) героя.
Не так ли и реальная жизнь, герой которой неизбежно уйдет с лица земли? Но чем тогда его жизнь предстанет перед Высшим Судией (для верующего), пред миром, культурой, человечеством (для просвещенного неверующего) — пьеской, фарсом, пародией? Однако эти жанры не дают катарсиса, разрешения, спасения… И всегда, пока жив человек, есть надежда на последнюю полноту и подъем, «даже тогда, когда до завершения — лишь миг, аккорда звук, из которого поймут, была ли жизнь — венец иль просто круг»…
