Стеснительное молчание водворилось на несколько минут. Старик прервал его, видимо, силясь быть любезнее:
— Но теперь, кажется, все устроилось. Вы были любезны, генерал, занялись нами минуту, этого достаточно. Вашим людям что-нибудь надо? Мой бедный дом, как он есть, удовлетворит ли вас? Не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? Могу ли я вам оказать какую-нибудь услугу?.. Я не больше как крестьянин, но буду счастлив дать себя в распоряжение такому прославленному воину, как вы.
Лесть была тем более неожиданная, что ей предшествовал суровый прием. Мюрат, наслаждавшийся ею во всяком случае, теперь, после такого предисловия, находил ее вдвойне приятной.
— Нет, — ответил он снисходительным тоном. — Нет, благодарю вас, все хорошо. Прикажите только, чтобы дали кушать гвардейцам. Мои люди заплатят за все, что вы им доставите… Но еще одно слово, прошу вас! Как вас зовут?
— Меня зовут Франц Родек.
— Вы из Бадена?
— Бадена… да… теперь.
— Почему «теперь»? Разве переменили страну?.. Вы не отвечаете… Где же вы жили прежде, чем поселиться здесь?
— Я жил в Этенгейме.
— Этенгейм?.. Я знавал такой. Недавно должны были сражаться вокруг города или деревни, носящей это название…
— Там не сражались, генерал, но все-таки там была пролита кровь…
— Какая кровь?.. Объяснитесь!..
— Восемнадцать месяцев назад, в марте 1804 года, туда явились солдаты в мирное время. Они нарушили права народа и вечной справедливости, схватив и увезя принца королевской крови…
— Принца Ангиенского?..
— Да, вы сразу вспомнили его имя! Это именно так. Людвиг Антуан Бурбон, принц Конде, герцог Ангиенский, мой повелитель!
— Ваш повелитель?.. Вы были?..
— Я был самый покорный из его слуг… Я восторгался его храбростью и любил его молодость… Он не позволил себя защищать, но я видел, как отряд в триста кавалеристов окружил деревню, в которой он спокойно жил. В то же время отряд, даже с артиллерией, пришел сюда, в Оффенбург, охранять окрестности. Я видел, как моего повелителя отвезли в Страсбургскую цитадель, как какого-нибудь злоумышленника или предателя. Я знаю, что спустя две недели его расстреляли ночью в Венсене после шутовского приговора по приказу Бонапарта, первого консула!.. Правда ли, нам говорили здесь, что в то время губернатором Парижа и начальником солдат, из которых составился отряд, был принц Мюрат?
— Нет! Нет!.. Я не хотел!.. Я противился…
— Да, мне это тоже рассказывали!.. По-видимому, нужен был Савари, чтобы совершить хладнокровно этот позорный приговор!.. Прекрасно: я счастлив, что услышал, как вы повторили мне это сами. Значит, правда, что генерал Мюрат осмелился сказать своему шурину — «императору», отныне императору, все, что ему подсказала совесть? Да будет ему честь за этот смелый поступок! С этих пор его покой не будет нарушен под этим кровом, пока я жив. Вы меня спрашивали сейчас, генерал, откуда я?.. Я не немец, но уже восемнадцать месяцев я отказался быть французом. У меня нет другой родины, кроме моего дома, и в нем я охотно предлагаю вам гостеприимство!
