— Посуди сам. Вот где мы должны стоять? На дороге Красной, на въезде в Салерно. Дабы блюсти интересы нашего сеньора, получая подорожную мзду. Но Красная большая, и кто помнит, где конкретно должен размещаться наш пост? Скажешь, сеньор Салерно помнит? Епископ знает? Вот и я о том же…
Другое дело, если мы немножко сместим этот пост в сторонку, так чтобы захватить Торфяную дорогу, ведущую в Амальфи, где нынче ярмарка… То есть мы чуть-чуть сдвинемся в сторону от Красной, и уже завтра будем собирать въездную подать за посещение ярмарки. Знаешь, сколько народу проедет по этой дороге? А я тебе наперёд скажу: не мало.
Наш сеньор, долгие лета ему и его деткам, ждёт от нас въездной пошлины. И он её получит. А тот, что в Амальфи, всё равно приберёт к рукам пошлину с основной дороги. С Торфяной же мы и сами не побрезгуем. Ихнее ушехлопство нашим богатством обернётся. Забыли, поди, что в Амальфи ведут две дороги, и по Торфяной пойдут купцы, отторговавшие своё и забравшие товар на рыбной ярмарке Неаполя. За ярмарочные дни мы сумеем заработать мамке на корову, а то и лошадь купить! До утра нужно управиться и на пост заступить… Грехи наши тяжкие, — он крестится. — Дёрном землю прикроешь, будто давно стоит. В базарный день каждая минута на счету, не до препирательств.
Да не трясись ты так, образина! Думаешь, я первый раз границу двигаю? Эх, молодо-зелено… Слышь: ты что, сеньора Амальфи пожалел? Чего его жалеть-то? Не наш это сеньор. Твоё дело на посту стоять, да интересы Салерно блюсти. А об Амальфи — пусть его стражники пекутся… Хватит уже здесь. Глянь лучше, глазки молоденькие, что там впереди? Не могу разобрать. Там вот, откуда свет?..
* * *
Сквозь щёлку в исповедальне ясно видно плечо отца Грегори и кусок накидки сеньоры фон Уршперг. Мог бы и ближе подойди, старый чёрт! Впрочем, бережёного бог бережёт: напугал дурака, так тот теперь и не знает, каким боком встать к схрону таинственного незнакомца, дабы не заработать удар ножом. Лиц не видно, зато всё слышно — лучше не придумаешь, даже извечное церковное эхо не мешает.
— Если вы не вывезете детей из города, их убьют, и никто уже не сможет этому помешать. Они последние в роду, и сеньор Малабранка это дело не оставит, посулите вы ему хоть мешок золота. Никто не щадит кровников. Уезжайте, и как можно быстрее, сударыня.
— Куда мне ехать? — надтреснутый старушечий голос напоминает орлиный клёкот. — Пусть режут, стреляют. Я своё отжила. Но внуки? Сердце кровью обливается.
