— Татя достань! Забей Татя!.. — отчаянно кричали глумовы.
Слышал эти крики вольный Тать, и сам шёл на них. Кованой палицей лихие головы сокрушал, сминал щиты и шлемы, умножал число мёртвых. Он градчими Глумова, как дикий зверь собаками, облеплен был. Он не разбрасывал от себя градчих, а возле себя их наземь валил. И стрелы, вонзённые в щит, обламывал об их тела. Не метался Тать, не стоял, не с трудом пробивался, просто шёл он. А что позади него оставалось, то уже никто поправить не мог.
Ох, ты, отече, Ясное Солнышко! Да не пробьются к земле лучи твои, да пусть тучи не разойдутся, не дадут светом залить дела людские, деянья чёрные, порождение холодной ненависти!..
— Татя оборони! — кричал княжич. — Крепи след его!
Веселиновы нарочитые били копьями из седла.
Вскидывали лошадей на дыбы и всю тяжесть их бросали на градцевых людей. Щиты держали над головами, копьями целили под ноги. Неудержимым напором своим всю сечу вталкивали в ворота.
И ворвались в Глумов кольчужники. За ними нарочитые по телам убиенных во градец въехали да пустили лошадей вскачь, чтоб с налёту смять сопротивление. А градчие, защищаясь, вспарывали наседающим коням животы, били им копьями в шею и грудь. На упавших всадников набрасывались скопом. Не изрубят, так задавят, затопчут лежащего. Но успевали кольчужники, здесь уж щитоносцы были. И теснили, теснили градчих, не давали передохнуть, не давали опомниться. На стены взбирались, со стен защитников скидывали, сажали их в собственные котлы. Стон, крик, плач!.. Обрывки железных кольчуг на израненных плечах, проломленные щиты под ногами, в потных ладонях зажаты косы пойманных, обезумевших от страха девок. И не понять, чья на земле кровь. Не из твоего ли сапога струится? Не из твоего ли рукава течёт? Отчего же так красны, липки руки? Не из-под тех ли кос? Всего вернее — с острия меча! Ещё взмах, ещё падение, и прерванный жалобный крик...
Ох, ты, отече, Ясное Солнышко!..
Сам Глум-рикс лежал на истоптанной земле, пытался подняться, и пытались помочь ему градчие, но были безжизненно мягки, непослушны ноги у рикса, меч выскальзывал из его ослабевшей руки. А Домыслав рядом отбивался, с боевым топором в руках ладил. Знали: защищает отца. Но не знали, слышал ли слова Глума риксич.
— Остановись, Домыслав, сдайся! — кричал Глум в спину сыну. — Одолели нас. Брось топор, сбереги жизнь!
— Сдайся, Домыслав! — просили градчие. — Жить хотим!
Повернулся к отцу риксич:
— Почему я должен смириться? Вновь идти под ярмо Веселинова?
