Осторожно высвободившись из его объятий, я медленно пошла к машине. Говорить сил не осталось, да и слова давным-давно потеряли свой смысл, стали похожи на развешанные на заборе вылинявшие тряпки.
Любила ли я Ника? Любила ли сейчас? Любила ли вообще когда-нибудь? Наверное, теперь это не имело значения.
Дверь такси захлопнулась, словно дверца мышеловки. И в это время я услышала громкое насмешливое карканье. Проснувшиеся вороны будто предрекали беду.
— Извините нас. Можем ехать, — сказал Ник таксисту, садясь на переднее сиденье.
Всю дорогу я ехала, словно обложенная ватой. Дышать-то удавалось с трудом, не то что думать.
Вот и аэропорт, несмотря на ранний час полный непроснувшимися раздраженными людьми. Большинство из них явно собиралось куда-то к морю. В этой суматохе только я одна чувствовала себя овцой, ведомой на заклание.
На таможне, конечно, стали задавать вопросы про кукол. Ник, обычно не слишком, как мне кажется, приветливый с незнакомыми людьми, был очень любезен и шутил. Говорил что-то про не повзрослевшую жену и был неловок настолько, что рассыпал целую горсть мелочи, а потом собирал монеты и извинялся.
— Что это? — таможенница показала на… Гретхен.
— Кукла, купила на блошином рынке. Не очень дорогая, но подходит к моей коллекции. Я как раз в таком стиле работаю, — проговорила я.
Сил для переживаний не осталось, поэтому фразы прозвучали спокойно и равнодушно.
— Проходите, — разрешила таможенница, и Ник поспешно подхватил наши коробки.
Мы не разговаривали до того момента, пока не оказались в зоне вылета.
— Ты молодец. Знаешь, а мне уже стало не по себе, — сказал Ник, когда мы прошли таможню.
Кажется, впервые за это утро я почувствовала в его голосе искренность.
А потом был самолет. Ник попытался взять меня за руку, но я отстранилась — слишком устала и мне просто хотелось побыть одной. Я перестала понимать саму себя, я перестала понимать, что происходит. Видимо, это симптомы болезни.
— Вот мы и в Мюнхене. Здесь я вырос, — сообщил Ник после посадки. — Вообще-то раньше мы жили в Берлине. Отец родился под Берлином, но затем переехали сюда, искали новую жизнь, — он горько усмехнулся.
В другое время я была бы рада, что он начал делиться со мной чем-то личным. А ведь странно — я так много говорила о себе, Ник был превосходным слушателем, но всегда избегал разговоров о себе и своей семье. Разоткровенничался он только один раз, когда рассказывал о кукле.
Еще когда мы готовились к путешествию, я знала, что у Ника квартира в Мюнхене. Туда мы и поехали — на метро, которое шло прямо от аэропорта.
