— Вы, насколько я знаю, фактически банкрот, — спокойно, очень сухо проговорил Генрих. — И единственное ваше достояние находится сейчас у меня. Я же человек состоятельный, накопивший вполне достойный капитал, если уж о том зашла речь.
Хозяин кабинета медленно опустился обратно и долго молчал, глядя на столешницу.
— Вы собираетесь меня ограбить? — проговорил наконец он.
Вольштайн нахмурился — кажется, его терпение начинает иссякать.
— Я не собираюсь вас грабить, — сказал он, подойдя вплотную к разделяющему их, словно баррикады, столу. — Я могу помочь вам поправить ваше положение и обеспечу достойным образом вашу дочь. И это будет весьма своевременно, потому что она встречается с человеком, не имеющим за душой ни гроша. Подумайте, нужен ли вам такой союз.
— Я подумаю, — тяжело произнес отец Моники.
Генрих Вольштайн покидал кабинет с чувством собственной победы. Конечно, все сложится так, как нужно ему. Стефан Рихтер, конечно, молод и хорош собой, однако — абсолютный выскочка, сделавший ставку на харизматичного говоруна, ни разу еще не добившегося большинства на выборах. Вот и сейчас их ждет очередной провал и безвестность. Сам же Генрих в политику не лезет, зато понимает, что средства важны при любой власти, а талант позволяет ему выделяться даже в нынешнее суматошное время. Конечно, Моника достанется ему, ей придется смириться и привыкнуть. Пусть сейчас она его не любит, но любовь можно завоевать, купить, в конце концов.
В этом счастливом заблуждении он оставался ровно два дня.
Тридцатого января восьмидесятишестилетний Гинденбург, должно быть, окончательно сойдя с ума, назначил главу НСДАП, харизматичного выскочку Адольфа Гитлера, рейхсканцлером Германии. Вечером того же дня в Берлине состоялось грандиозное факельное шествие.
Глядя на бесконечное море огней, Генрих Вольштайн видел, как горят его надежды.
Наше время, начало июля
Платье невесты удивительно подходило Гретхен. Сама не знаю, откуда у меня взялась странная, на первый взгляд, идея сшить свадебное платье и ей. Это заняло столько времени, что было некогда думать о переменах, готовящихся в моей собственной судьбе. Во-первых, требовалось найти старинное кружево. Я пересмотрела множество частных объявлений и побывала в нескольких антикварных магазинах, придирчиво разглядывая и ощупывая ткань, чтобы поймать то самое непередаваемое ощущение «мое». Наконец это произошло — викторианская льняная скатерть погибла, послужив материалом для создания чего-то нового. Кто-то скажет, что это варварство, но глядя на Гретхен, на то, как сияют ее глаза, я чувствовала, что поступила верно. Точнее, я просто не могла бы поступить по-другому. И пахла ткань совершенно правильно — пылью и лавандой. Пуговицы тоже были старинные, совсем крохотные, жемчужно поблескивающие. К ним же я отыскала и перенизала для куклы колье из мелкого, чуть желтоватого жемчуга.
