Первое лицо | страница 98
Вы лгали, сказал я, перезагружая процессор.
Хайдль же в этот момент выполнял странное и ужасное упражнение, к которому иногда прибегал: языком облизывал губы, а щека при этом пружинила, уподобляясь какой-то фантастической мембране.
Я рассказывал новости, произнес Хайдль.
Но, Зигфрид, не каждый рассказ представляет собой новость.
И людям они были нужны.
Вы лгали, повторил я.
Правда – это тема. Но и хорошему вину требуется бокал из простого стекла. Чтобы мы могли понять правду, ей должна сопутствовать ложь.
Правда – то, что вы идете под суд за обман.
У меня другое мнение.
Он был безнадежен. Я печатал, но буквы на мониторе не появлялись. И я понимал при этом: все, что он рассказал мне сегодня, не превратит записи в его мемуары, так как мемуары – это ряд избранных неправд, а он опять непостижимым образом вещал сейчас что-то близкое к правде. И меня просто накрыла волна недоумения и какого-то головокружения, что ли; мне стало дурно, потому что я будто падал сквозь какой-то лаз в иную жизнь, ибо мне непостижимым образом передался ход мыслей Хайдля, и кое-что от него стало переходить…
Мы – это чудо, услышал я его слова. Бог сотворил мир, но человек изо дня в день сотворяет себя. И наши истории объединяют нас на то время, пока мы в них верим.
На какой-то кратчайший миг у меня появилось ощущение, что я вижу все: свою жизнь до этого момента, свою жизнь в будущем. Причем произошло это в том же кабинете бедного злополучного директора, с инкрустированной доской на стене и глянцевыми иллюстрированными журналами, которые даже при ярком флуоресцентном освещении уже демонстрировали переход в блеклые цвета ностальгии: желтизну гниющих кишок и уходящую зелень старой гнили, а также коричнево-красный цвет засохшей крови, словно на размозженной голове неведомого издыхающего чудовища.
А потом? – поинтересовался я.
Потом садимся с наемным биографом и нащупываем новую тему.
Когда Хайдль хоть как-то работал, он тяготел к обычному офисному распорядку: приходил большей частью около десяти, уходил около семнадцати. Поскольку междугородные звонки требовали дополнительных расходов, я приспособился в отсутствие Хайдля звонить Сьюзи по рабочему телефону. На следующее утро я позвонил домой до его приезда. Запах от телефонной трубки (это был любимый Хайдлем лосьон для бритья – характерная для гробовщиков мешанина запахов, нечто среднее между техническим спиртом и детской присыпкой) так шибал в нос, что мне пришлось отстранять ее от лица, пока я ждал ответа Сьюзи.