Даже сейчас, перечитывая эти заметки, я улавливаю призрачный свет узнавания. А когда эти слова исходили от самого Хайдля, он, как мне казалось, проговаривал то, что мне понятно, как будто его жизнь прожита мной или же часть моей жизни прожита – или вот-вот будет прожита им. Но это мгновение тут же сменилось другим, он утратил не то интерес, не то сосредоточенность на мне. Точно сказать не могу, но он опять повис на телефоне, а вскоре отправился на очередной деловой обед.
Это был единственный случай, когда я обрадовался, что Хайдль не пришел после обеда. Я, как и обещал, предъявил первый вариант Джину Пейли с самого утра, потом в полдень, потом в 17.00 и в 17.30. Это только так говорится – черновой вариант, но, по сути, у меня получились лишь основные тезисы, где целые разделы втискивались в один, над которым делалась пометка курсивом:
Доработать.
За тот день я, совершенно разбитый и расклеившийся, державшийся только на таблетках Рэя, кое-как состряпал из тех утренних набросков короткую черновую главу, двенадцатую по счету, пусть в самом что ни на есть приблизительном виде. Наэлектризованный, страдающий от тошноты, я принялся гнать отсебятину, и хотя получалось кое-как, хотя мне было страшно и стыдно за обман, я не останавливался, пока не завершил главу. Просматривая результат, я видел только зияющие лакуны. В панике добавил еще одну главу, составленную из ряда не связанных между собой отрывков, соединенных тайнописью. К этому я приписал наикратчайшие синопсисы еще четырех глав, чтобы залатать вопиющие прорехи в хронологии, и в итоге у меня получилась книга, насчитывавшая семнадцать глав, две из которых можно лишь с натяжкой счесть законченными.
В общем и целом вместе с примечаниями и многочисленными пометками вышло 27 000 слов – менее половины запланированного объема, но рукопись можно было сдать Джину Пейли и надеяться, что теперь она хоть как-то его удовлетворит. А увидит ли Джин в моем черновом варианте прообраз будущей книги, заслуживающей публикации, – это совершенно другой вопрос.
Джин Пейли прислал мне записку, в которой говорилось, что он не уйдет домой и будет меня ждать до победного конца. Когда, уже в начале восьмого, я протянул ему рукопись, он, похоже, был доволен, хотя и не удивился соблюдению сроков так, как я сам. До предела опустошенный, я дрожал от озноба и чуть не рухнул прямо у него в кабинете. Джин Пейли обещал за ночь прочесть материал и с утра высказать свои соображения.
