— Дай двадцать лей, дядя Тоне, жену похоронить.
— Не одолжишь ли десяти лей, дядюшка, младенца окрестить.
— Подсоби маленько, дядюшка, надобно Маранде свадьбу сыграть.
Он подозревает, что я тоже пришел за подачкой. Видит и во мне отощавшего проходимца, который во что бы то ни стало намерен поживиться за счет невеликих его доходов. Вот и молчит. И только убедившись, что молчать больше нет смысла, оживляется. Усталости в глазах как не бывало. Помрачнев и оскалившись, словно пес, у которого хотят отнять кость, кисло спрашивает:
— Ну, чего тебе, убогий? Надоело бродяжить по свету? Слышал я, будто ты взялся всю землю на одной ноге обойти! Уродец несчастный! Пустобрех! Какая муха тебя так укусила, что ты мчался от самой Омиды и свалился на мою голову?
Его слова, обидные и жестокие, бессильны меня рассердить. Я улыбаюсь. С нежностью.
— Вам нечего бояться, дорогой дядюшка. У меня и в мыслях нет разорять вас. Экзамен сдаю. В гимназию поступаю.
— А коли у тебя экзамен, так и иди себе в гимназию. Чего тебе здесь-то надо? Здесь не гимназия, а трактир, дешевый трактир, так и на окне написано.
— Мне придется остаться в городе на неделю, а то и на две.
— Оставайся. На неделю. На две. На двадцать две. На сколько угодно. Мне-то какое дело. Город велик. Там, где живет столько жуликов, дармоедов и босяков, там и ты можешь небо коптить.
Улыбка застыла у меня на губах. Как он смеет ставить меня на одну доску с жуликами и босяками! Он, брат моей матери, человек, родной мне по крови! У меня дрожат губы. Багровеют щеки и уши. В душе закипает гнев. Мне хочется крикнуть, что я не жулик и не босяк, что я и не попрошайка вовсе, как он, верно, считает. Меня так и подмывает, забыв, что мы родственники, грубо обругать его. Или швырнуть в него своей сумкой. Но я сдерживаюсь. Стискиваю зубы и снова растягиваю губы в улыбке. Я улыбаюсь, чтоб добиться его расположения. И слышу, как с моих губ слетают слова:
— Мне негде ночевать, дядюшка.
С ехидством в голосе старший брат моей матери дает мне совет:
— Как это негде? А гостиницы на что? Ступай в гостиницу. В городе полно гостиниц. На все вкусы и на любой кошелек.
— Я бы пошел, да…
— Да что?..
— Дорого, дядюшка. На гостиницу у меня не хватит денег.
При слове «деньги» дядюшка Тоне приходит в ярость. Глаза его наливаются кровью и лезут на лоб. Поперхнувшись и захлебнувшись кашлем, он срывается на крик:
— Уж не хочешь ли, чтоб я тебе их одолжил?
Я стараюсь говорить спокойно, мягко. Насколько могу.
