Он подозвал кельнера. Потребовал счет. Взглянул на сумму. Расплатился. Прибавил на чай.
— Ты хорошо обслуживал нас, шеф. Будь здоров, служи нам так и дальше.
Кельнер, гладко прилизанный, с белой салфеткой на руке, поклонился:
— Благодарствую, господин Тунсу. Премного благодарен.
Идя по плохо освещенному проходу, мы споткнулись о какие-то чурбаки. Лишь чудом удержались на ногах. Добрикэ Тунсу свирепо выругался. Переведя дух, буркнул:
— На кой черт приволокли сюда эти чурбаки? Раньше их здесь как будто не было…
— Мне-то откуда знать, Добрикэ? Я и вовсе не знаю.
Обернувшись, чтоб получше разглядеть чурбаки, мы вздрогнули. Чурбаки оказались живыми. Они двигались. Один из них обнаружил дар речи:
— Мы не чурбаки, господа хорошие. Мы люди.
— Люди? — вспылил Добрикэ Тунсу. — А что вы за люди, а? Что за люди?
— Люди как люди, — благодушно отозвался второй. — Только… Только что без ног…
Мы вытаращили отуманенные винными парами глаза. Это и впрямь были люди, и у этих людей не было ног. На обоих — старые военные кепи и кители. Тунсу спросил:
— И где же вы оставили свои ноги?
— На фронте.
Хозяйчик из села Балач умолк. Я тоже. Один из фронтовиков стащил с головы кепи. Протянул в нашу сторону.
— Не подадите ли хоть сколько-нибудь?
— Подавать вам? Это еще за что?
— За то, господа хорошие, что мы победили немцев и создали Великую Румынию — так и в газетах пишут.
Тунсу рассвирепел:
— Ну и что? Для меня, что ли, вы создавали эту Великую Румынию?
Солдат снова надел кепи.
— Не сердись, парень. Может статься, и для тебя.
— Как бы не так. Для других, может быть, и да… Вот другие пусть вам и подают… А я… Я работаю ради своих деньжат. А это тяжкий труд… И я своими деньгами дорожу, не сорю ими налево и направо…
Солдаты молчали. Я схватил своего старого знакомца за руку и потащил вон.
— Ну какой смысл, Добрикэ, ругаться с ними?
— Как же не ругаться, слышь, ну как тут не заругаешься? Протягивают руку. Выпрашивают милостыню. Почему не хотят работать, как я, а? Почему не работают?
Хмель ударил ему в голову. Мне с трудом удалось его утихомирить. Когда он наконец пришел в себя, я решил, что теперь самое время поблагодарить его за обильный ужин, на который он меня пригласил и который по-братски разделил со мной.
— Ты не благодари меня, слышь, ты лучше скажи: «Прости ему, господи», от всей души скажи: «Прости ему, господи».
Его слова показались мне странными. И так как я не сразу понял, чего он хочет, то сказал:
— Но послушай, Тунсу, ведь «прости ему, господи» говорят нищие, когда им подают милостыню за упокой души.
