– Что у Власова? – спрашивает Кирпонос.
– Передовые части четвертого мехкорпуса будут у моста в одиннадцать-двенадцать часов завтрашнего дня. Власов получил горючее и боеприпасы. С левого фланга Власова поддерживают части пятого кавкорпуса, справа – пятнадцатый мехкорпус. Стрелковые части отстали почти на тридцать километров.
– Что вы предлагаете?
– Мы предлагаем завтра с утра, использовав все наличные транспортные самолеты, перебросить Родимцеву боеприпасы и подкрепление. Поддержать его действия авиацией. Надо приказать Власову еще ускорить движение…
– Пехоту гоните, пусть идут всю ночь, но чтоб танки догнали, – вставил Ващугин.
– Товарищ член военного совета, – произнес Пуркаев, – Если стрелковые части заставить двигаться маршем всю ночь, то они днем не смогут сражаться. Люди ведь не машины, а такого даже машины не выдерживают.
– Да, наши люди не машины, – резко возражает Ващугин, – Поэтому они и могут сделать больше.
– Не будем спорить, – говорит Кирпонос, – Член военного совета прав. Танки надо нагонять. Но и вы, товарищ Пуркаев, правы. Прикажите сократить время отдыха вдвое. Власов пусть идет, не останавливаясь. Что у вас еще по этому вопросу?
– По этому вопросу все, товарищ командующий.
Кирпонос несколько секунд смотрит прямо перед собой, затем, словно вспомнив о присутствующих, кивком головы отпускает их.
Пуркаев и Баграмян выходят и направляются к дому, где расположился оперативный отдел штаба.
– Почему ты ничего не стал говорить о планах? – спросил Пуркаев, – Думаешь, он ничего не слышит?
– А что слышит? Мне кажется, ему все равно, что мы говорим, он не вникает. Что Жуков, что этот. Вперед в атаку, вот и вся наша стратегия! А если что не получится, то расстреляют. Меня или тебя, или обоих вместе. А может, кого другого расстреляют. Им ведь все равно! Зама по тылу расстреляли, сегодня, а за что? За то, что его никто не слушал, когда он говорил, что нужен транспорт и не простой, а специальный, бензозаправщики, тракторы для эвакуации. Что мы имеем сегодня? Четвертый день войны, а сколько танков вдоль дорог стоят! Немцы столько подбить не смогли. Горючее подвозить не на чем…
– Ты, Иван Христофорович, осторожнее бы говорил. Уши здесь везде, ты же знаешь. В лагерь хочешь? Не торопись – успеешь. Все там будем. Давай покурим здесь, успокойся, эмоции спрячь.
В этом бардаке ты все равно ничего не изменишь. И я ничего не изменю. И никто не сможет что-то изменить.
