— Вы так делали?
— Мне так некому было делать. У меня не было учителя. Это предмет моей грусти большой, это особенности моего пути. И когда я закончил университет, я пришел в пустое место, где не было психологических школ. Я просто собрал вокруг себя учеников и начал работать с ними. Так получилось, что у меня есть люди, которых я считаю своими учителями, но они об этом не знают. Тот же Алексейчик, тот же Кочюнас. Они рождали во мне мечту.
— Я думаю, что Перлз тоже не в курсе, что он…
— Да. И Эриксон тоже не успел узнать, как ему повезло. Вот чуть-чуть не успел. Кто еще? Ялом. Кто еще? Та же…, как звали женщину с Питерского университета, которая группу умела проводить за 2 часа? Она мастерски владела технологией. Невербальные игры, психотехнические вербальные и т. д. У меня нет на группах никаких технологий, только обратная связь. Я все поубирал. Когда-то было, но я иду сейчас по пути «убрать все лишнее». Все технологичное.
— Cкатиться до полной чистоты?
— Да. Есть то, что есть. Ничего кроме того, что дает клиент.
— Мы говорили с вами о том, что вы с осторожностью относитесь ко всяким волшебным играм, но всё-таки.. есть же в вас что-то волшебное?
— Я однообраз. Что во мне волшебного? Я обыватель и мещанин до мозга костей. Я консерватор в большой мере, а с другой стороны во мне есть маргинальность. На моих группах я могу, например, предложить раздеться. Что не очень позволяет обычная психология. Я позволяю себе ругаться матом. Я позволяю себе позволять. Сесть на группе играть в компьютерную игру «Цивилизация», лазать в интернете или спать. Я веду себя маргинально для психолога. С другой стороны, я очень ортодоксален, консервативен. У меня есть ценности, в те мгновения, когда я не на работе, когда я не аморален. Тогда я сторонник семьи, сторонник преемственности культурных ценностей. Я считаю, что здоровая культура треугольна. Мощное основание позволяет высоко поднимать вершину. Всякие там башни уходящие в небеса — это ненадежно. Моя волшебность, наверное, вот в таком сочетании с одной стороны творчества, а с другой стороны вопиющего однообразия.
— Вам не скучно?
— Нет.
— А почему? Если это однообразно, если это консервативно, если ничего нового?
— Во-первых двух похожих групп за мои 30 лет не было. Это конечно хочется принять за красивое словцо, но те, кто был у меня на группах, знают, что даже минимально похожих двух групп нету.
— Это о марафонах вы говорите?
— Это о марафонах. Они ничем не похожи. Никогда. Какая-то группа построена на психодраме. Какая-то группа очень гештальтская. Иногда бывает некое «заглядывание в рот гуру» — хотя я это не очень люблю, но бывают и такие группы. Неудобно даже признаваться при людях, но вот бывает. У меня же на группе нет формата. У меня нет норм и правил. Это моя группа — в ней идет одновременно глубокая анархия и высокая демократия. Группа собирается — в ней нет норм. Они спрашивают у меня — «Во сколько мы начнем»? А я не знаю, во сколько мы начнем.
