Несколько страниц | страница 23
чтоб, бросаясь на шею, бросались не сзади,
вообще — не тянули кота и резину,
перед тем как войти, не кричали:
откройте — свои, мол.
Потому что — свои. И свои обошли, обложили.
Если, скажем, пробьёшься с боями,
то выйдешь к своим же,
где в ответ на вопрос, почему и за что задержали,
объяснят: вы, товарищ, неправильно жили,
нужно было проблемы страны
принимать-таки к сердцу поближе.
А потом расстреляют у насыпи за гаражами.
2014
Неупиваемая чаша
«Отовсюду, всегда приходится возвращаться…»
Отовсюду, всегда приходится возвращаться
и сидеть без света, уставясь в стену,
убаюкивая своё несчастье
вариациями на тему:
ничего, мол, особенного не случилось,
не надо грязи,
ничего не поделаешь, так не делай,
разве это впервые с тобою, разве
это ты в том зеркале отражаешься,
совершенно белый?
Можешь просто выпить. А можешь — чаю.
В гордом одиночестве.
Не плакаться же прилюдно:
что-то привлекательное есть в отчаянии,
если оно абсолютно.
В этом смысле оно чем-то напоминает Бога.
В худшем случае оно с ним — одно и то же.
И неважно, кого или что
ты имеешь в виду в итоге,
цедя сквозь зубы, шепча или восклицая:
— Боже!
2011
О Вере
Стихосложение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения.
Иосиф Бродский
Обзовите меня какими-нибудь словами,
удавите меня на моём же шарфике,
затравите слонами
в Центральной Африке,
но это уже не скорость, не ускорение,
а какая-то депортация;
это как за час на катере от Нижнего до Ростова,
когда начисто отсутствует сила трения,
а не то что шлюзы, плотины, надолбы,
и неважно: на похороны или на танцы;
будто длится один нескончаемый день творения,
когда первые пять
совершенно бессмысленны без шестого;
за такое браться такому, как я, простому
даже нечего и пытаться
(понимаю — пора бы, и — каюсь — надо бы);
так могли бы действовать
хитрые какие-нибудь коренья,
колдовские снадобья,
а она это делает из обычной речи;
получается, как с медицинскими цацками из нержавеющего железа:
если сразу не убивают, то, как ни странно, лечат,
а не плач Ярославны в Игоревом Путивле,
но я вновь нахожу у себя
эти слёзные, извиняюсь, железы,
которые мне ещё в советской армии
ампутировали,
и на сколько-то лет
мне действительно стало легче.
Она делает это из слов.
Из того, что не вечно — вещно,
осязаемо, зримо… ну, менее или более:
если сразу потянешься к вечному,
то — чёрта лысого.
А она — живая, красивая, молодая женщина,
и не просто носится со своей головною болью,
но ещё и качественно её описывает.
И, глядишь, потихонечку отпускает,
и уже ничем — о Господи! —
