Против ожидания старик нахмурился и стал смотреть на траву. Стукая пальцем по плетушке, он молчал, не желая, видимо, спорить и тем самым доставлять неудовольствие хорошему человеку.
— Вы не согласны?
Старик развел руками: ну как сказать…
— С чем же вы не согласны? — допытывался Ленин.
— Слова правильные… Все верно… Я всей душой — за. Землю — мужикам, заводы — рабочим, войне — конец. Советская власть — власть трудового народа… Только смотри, во что они превращаются, слова твои: стоит какой-нибудь начальничек в галифе с Черное море и ради Советской власти требует, вишь, продразверстку у вдовы. «Мы, говорит, тебя в бараний рог согнем, а заставим служить Советской власти и мировой голытьбе!» Разговаривают со своим же братом-мужиком и наганами размахивают. А слова? Слова, милок, верные: «Советская власть… Революция… Коммуния…»
Старик говорил спокойно, привычно покорно, и в словах его и тоне слышался отзвук веков, опыт поколений, с чем умирали его отцы, деды и прадеды: терпи!
— Вот так-то, милок… Дорвались до власти и всё — себе. А слова говорят верные, насобачились…
Старик посмотрел на своего случайного собеседника и не узнал его: кровь отхлынула от лица, морщины под глазами разгладились, а в глазах — гнев, который он всеми силами сдерживал. Он даже не мог говорить.
Наконец Ленин достал из кармана записную книжку и маленький карандашик, не сразу нашел чистую страницу, тихо, но требовательно спросил:
— Фамилии их!..
Старик притих. Плохо, что своим спором он довел хорошего человека до такого состояния. Не сразу мог сказать:
— Денисов.
— Имя?
— Григорий Петрович…
«Расследовать, проверить и, если правда, расстрелять», — подумал Ленин, и карандаш его врезался глубоко в бумагу. А на соседнем листке запись была сделана без нажима, легко, крылатым летящим почерком. Сейчас как будто и почерк изменился. «Расстрелять на виду у всех!»
— Кто еще?! — спросил снова.
— Костюков… Секретарь Совета…
— А Рязапкин? С ними? Против них?
— Он за светлое царство коммунизма и мировую революцию… Где ему! — И старик безнадежно и снисходительно махнул рукой. — С трибуны не слазит…
Записав название волости, Ленин спрятал книжечку и карандаш и сказал, что виновные, по расследовании, будут строго наказаны, отданы под суд.
Лицо его по-прежнему было бледным.
Старик вздохнул, чувствуя себя неловко… В спасении полез было за кисетом, но раздумал: и так за эту беседу он слишком часто прикладывался к табаку. Молчал: поддакнуть — совесть не позволяла. Спорить? Но и так человек огорчен до предела. Утешать не мог. Оставалось — ждать.
