— Были, износились. А эти я берегу…
— «Можно и в этих», — снова повторил Ленин. — Простите Леонид Алексеевич. Простите.
Ленин дотронулся до плеча Коршунова и усадил его. Заглянул в лицо — не обижается ли? — и, окончательно убедившись, что не обижается, успокоился, зашагал по комнате.
— Есть у нас необыкновенные люди, — заговорил он. — Вот Циолковский. Представьте себе провинциальный русский город. Где-то в старом деревянном домике, наверное, на улице, поросшей травой, где бродят гуси и свиньи, живет старый учитель математики. Он получает свой паек — хлеб и селедку — и занимается вопросами полета в межпланетное пространство. Да еще, наверное, в нетопленной квартире сидит! И вы, батенька, по той же дороге: за тысячи верст, в тайгу, в Сибирь, в рваных штиблетах!
«Ну, а вы, — подумал Коршунов, — вы, Владимир Ильич? В стране, где не каждый может даже прочесть слово «социализм», строить социализм!»
И Коршунов вдруг ясно себе представил, что Ленина и его, Коршунова, что-то роднит, объединяет, что Ленин и он, Коршунов, делают одно дело и это дело — главное в жизни Циолковского, живущего в Калуге и осваивающего вселенную, и голодных рабочих, восстанавливающих заводы, и в жизни мужиков, поднимающих землю сохой…
Ученый ушел, возбужденный и какой-то легкий. Он пробежал по Кремлю, вышел на Красную площадь, думая о завтрашнем дне, о мечте, которая непременно осуществится.
…Наступит время, когда задымят в стране заводы, даже те, которых пока еще нет, тракторные и автомобильные, но о которых уже думает человек, работающий в небольшом холодном кабинете со сводчатым потолком. Всем будет доступно слово Пушкина и Толстого, потому что темная, полудикая Россия станет страной сплошной грамотности… И конечно же научные экспедиции доберутся до Северного полюса, а может быть, кто-нибудь спустится на дно океана или поднимется за атмосферу. И руководителям этих экспедиций не нужно будет беспокоить организатора нового огромного государства, беспокоить из-за четвертушки хлеба в день и табака… И вырастут новые люди с новыми понятиями о назначении человека… Это все будет.
А пока — неубранный снег на улицах, спешащие прохожие, которых подгоняет мороз, медленно плетущаяся лошадь, на которую кричит человек в армяке: «Эй ты, шелудивая!» — наглухо закрытые лавчонки с железными вывесками: «Мартьянов», «Оптовая торговля. Гурин и сыновья», «И. В. Кошкин. Скобяные товары». Это — пока.
…Проходит небольшой отряд красноармейцев в буденовках, везут на санях гремящие на всю улицу железные трубы: что-то восстанавливают или строят, — в окне учреждения промелькнул портрет Карла Маркса и начало какого-то лозунга: «Да здравствует…» Из подъезда в подъезд перебежала женщина в красной косынке…
