Я сожалею, бешусь, ненавижу, скорблю, я схожу с ума.
У меня впереди много интересного, и мне надо радоваться тому, как удачно всё сложилось, а не заниматься самокопанием и не культивировать чувство вины. Но к тому времени, как мне снова звонит редактор, я сдаюсь.
— Приезжай завтра, посмотрим сигнальный экземпляр, — говорит он.
— Конечно, — отвечаю я. На большее нет сил. Я уже знаю, что скажу, когда приеду.
Мы с Анной всегда ездили смотреть её сигнальные экземпляры — уже полностью готовые книги, предназначенные для окончательной проверки качества. Каждый сигнальный экземпляр — трепетное чудо для автора, если ему, конечно, удаётся его увидеть. Нам с Анной позволяли это сделать. Сигнальный экземпляр — дитя, первенец, которого хочется обласкать и забрать с собой навсегда. Этот миг, когда автор впервые видит свой труд в виде готовой, настоящей книги, не сравним ни с чем. Это таинство.
Но меня оно не волнует. Эта проклятая книга мне не нужна, потому что она не моя, и всю жизнь она будет мне напоминанием о том, что я сделала. О том, что я сделала с Анной.
Я приезжаю в редакцию, и прежде чем редактор успевает мне что-то сказать, киваю в сторону его кабинета:
— Надо поговорить.
Мы заходим, я аккуратно, бесшумно закрываю дверь, поворачиваюсь к редактору, смотрю на него, смотрю на его стол, заваленный бумагами, смотрю на него, на стопки переплётов на полках, смотрю на него, смотрю на него, на него…
— Это не было случайной передозировкой, — говорю я, и чувствую себя свободной. Свободной от Анны.
— Я знаю, — спокойно отвечает редактор, и я падаю в какую-то бездну.
— Она была та ещё стерва. Диктовала условия. Талантливая, конечно, но зазналась со временем. Устал я от неё. Ну, ты-то понимаешь.
Я стою, не в силах вымолвить ни слова. Он знал.
Он. Знал. И ничего не сделал. И, видимо, не собирается. Конечно, он давно понял, чьи это тексты. И что произошло с Анной на самом деле. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он меня перебивает:
— Думаю, с тобой у нас проблем не будет.
Я не верю. Просто не верю. Но когда он открывает дверь кабинета и жестом приглашает меня выйти, повинуюсь.
— Пошли, посмотрим на нашу красоту.
Я медленно плетусь за ним. Такое чувство, что к моей шее привязан большущий камень, и я медленно иду ко дну. Я твёрдо решаю отказаться от печати тиража. Твёрдо решаю оплатить издательству все расходы, но не дать этой чёртовой книге выйти в свет. А сигнальный экземпляр уничтожить сразу же, как увижу его.
