Видимо, я находился теперь же в тропиках Индии, об которой прочитал еще в Москве несколько книг, как я понял, мне пригодившихся. Именно дало мне это понять, что в самом обрыве, на травяной поверхности земли была расположена статуя некоего индийского Бога, со многими руками, может Кришну или Будда, но точно я этого не знал. Также в дали лесов виднелись еще несколько древних статуй, уж растрескавшиеся и поросшие растительностью, а еще несколько надписей на древнем санскрите. Особливо мне понравилась огромная статуя с двумя головами над самым храмом, расположенным у небольшого водопада, стекавшего с обросшей лесом маленькой горы, и так же самый храм был весьма заросшим лианами и всюду травы и кустарники облепили его, а один большой корень, проросший сквозь его стену, поколебал даже его основание, что он дажечуть накренился и почти обрушился.
Я решил подойти к самому обрыву и разглядеть все получше и обстоятельней.
Всюду были глубокие и самые дикие непролазные джунгли, со всей причитающейся им обстановкой. Огромные деревья и тропические растения взрастали из земли и покрывали ее сплошь зеленою оболочкой. Кокосы на пальмах были здесь нескончаемые. Гроздья многочисленных плодов свисали с деревьев и всякая живность перебиралась между ветвями. Салловые деревья, сандаловые миробланы, тики, сиссы, джатовые гиганты, все это обхватывало окружность и просто уничтожало любое понимаю об каком-нибудь другом лесе, где вы бывали раньше.
Тигры ползали где-то недалеко и рычали в силу своего величия. В другой стороне было слышно слонов, а от обезьян, коршунов, индийских скворцов, попугаев и бабочек просто нельзя было разглядеть небо. Змеи, рептилии, пауки и прочие ящеры попросту испещрили собою самую землю. Словом, все вокруг цвело и пахло, а самый обрыв коридора располагался так, что нужно было только аккуратно слезать по лианам, и то, на вряд ли получилось бы залезть обратно.
Но поражало более всего меня то, что тут, на небольшом участке, то есть на полянке, лежало какое-то убийственное оружие вроде клинков или дротиков. Всюду слышался гам и боевой клич, а помимо этого ощущалось наличие где-то поблизости большого войска. Видимо между какими-то народами шла война и намечалось серьезное сражение.
Тут я хочу несколько отвлечься от темы, если читатель милостиво извинит меня, и уточнить кое-какие подробности об себе.
Дело в том, что, еще учившись в Москве, и даже будучи отроком, я всегда мечтал побывать в настоящих военных действиях, побыть, так сказать, на действительном театре боевых действий. Я наблюдал за многими офицерами и солдатами, и полагал, что быть одним из них есть по существу верх человеческой благодетели. Что нет ничего лучшего в мире, чем сражаться во имя победы и славы, быть героем и бесстрашным воином, быть победителем и покровителем слабых, особливо когда эти слабые и беспомощные – женщины. Много уже раз, даже и до недавнего времени я воображал себе, как несусь в бранном поле на удалом коньке, как вламываюсь во вражеский стан и освобождаю там плененных красавиц. Это настоящая романтика всегда заводила меня и я, будучи честолюбивым, как и все прочие плуты, бывало, долго сиживал дома и воображал себя по-геройски умирающим на руках у женщины; воображал себя в плену у варваров, которые пытают меня, а я же, уповая на Господа Бога, переношу с трудом их избиения; воображал я себе, как иду ко Дворцовой площади весь в медалях и орденах, с Владимиром, с Анной, весь в почести, кавалер, черт побери. Воображал я также и то, что, освободив юную красавицу из ужасного плена, я теперь везу и везу ее на своем коне через леса, поля, реки, как конь потом наконец умирает, и мы с ней добываем пищу, как чуть не тонем с ней в болоте, и как наконец лежим мы с ней на мягкой листве под сенью ветвистого вяза, и что потом, она смотрит на меня, лаская рукой мои волосы, и дивным лепетом своим мне шепчет нежные речи:
