– Чем занимаешься? – тряс руку и хлопал меня по плечу Ванчик.
– Втыкаю булавки в твоё чучело.
Почему-то я мнил себя вправе держаться с ним несколько надменно. (О, кабы знать, насколько мой экспромт окажется провидческим!) Он всё играл по клубам свой свинец, как будто изначально получил в дар какую-то последнюю правду и уже не имел нужды искать другую. Пожалуй, он даже гордился сделанным однажды выбором и своей твёрдой волей этому выбору следовать, в то время как мне казалось, что он просто загнал себя в незримую стеклянную тюрьму и однообразно жужжит там, как муха под стаканом. Потому что ничего другого, собственно, уже не остаётся.
– А я думал, пишешь фугу, которой усмиришь стихии, – сказал Ванчик. – Типа, как Орфей.
Ого – герольды впереди нас трубят о нашем приближении. Разумеется, после демонстрации внимания к моим творческим исканиям я не мог не поинтересоваться, за каким бесом он здесь очутился.
И Ванчик бодро поведал мне и тем, кто ещё не догадался, что он забирает из больницы после аборта свою девушку (Ванчик сказал «козу»). Само собой, речь шла о Вере – бывший соратник по школьному «Депо» похвастал её достижениями на ниве телевизионного эфира. Она и его, как идейного хард-рокера, вытаскивала раз повисеть на «Парашюте» – спускают же под куполом из высей танки, чтобы с небес, на землю, в бой…
Я был раздавлен, как Михей под большегрузом. У меня не было сил даже на писк. Пускай невольно, но Ванчик оказался невероятный мастер портить песни. Как мог я так долго оставаться с ним в одной музыке?
С тех пор я Вере больше не звонил. И она мне не звонила тоже. Вероятно, она наблюдала за встречей друзей юности в окно – мы были на виду в пустом заснеженном дворе. Что же, спасибо и за то, что хвост великовозрастному щенку оттяпали с одного удара. Бог знает, сколько этот свинский ужас тянулся бы, не опоздай я и не столкнись лоб в лоб с румяным Ванчиком. На счастье, и канал, где она обхаживала музыкантов, бесчестно улыбаясь мне с экрана, в одночасье сдулся, завял и переформатировался уже без Веры.
Умолчу про чувства и пустившееся во все тяжкие воображение, страшно мучившие меня тогда – они были ужасны, они были невыносимы, они были за пределом человеческого в человеке, как сатанинская мистерия, обращающая тень во тьму, или подлая китайская пытка. Уж тут чучелу Ванчика досталось.
Город, который подарил мне столько радости, столько восторгов замирающего сердца, подарил мне и предательство. Нет, тут надо бы найти иное слово – грубее и точнее. Предательство у нас в уме тождественно Иудину греху, а он по существу – форма торговой сделки. Здесь же была грязь без всякой выгоды. Грязь в чистоте замысла о ней. Хочу отыскать слово и не нахожу. Но потребность уехать из СПб я ощутил всем существом – зализывать рану надо вдали от места, где твоё сердце рассекли и окунули в выгребную яму.
